Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 83
Действительно, следует ли считать фашистской Испанию при Франсиско Франко? Португалию при Антониу Салазаре? Грецию при «черных полковниках»? Чили при Аугусто Пиночете? А поскольку такие вопросы задавались обычно в применении к отдельным странам и, как правило, вели к положительным ответам, то и неудивительно, что предложенные отдельными учеными списки существенных признаков фашизма как режима – очень разные. Иногда такие списки называют «определениями» фашизма. Но это неточно. В подавляющем большинстве случаев это просто перечисления дескриптивных характеристик, которые тот или иной исследователь считает важными и поэтому определяющими.
Упомянутая выше статья Снайдера была вписана в сугубо американский внутриполитический контекст. На мой взгляд, Снайдер попытался предложить своим соотечественникам – и прежде всего правящим кругам – такой взгляд на современную Россию, который обосновал бы жесткую линию по отношению к российским властям. На мой взгляд, эта попытка не была особенно убедительной. Гораздо сильнее аргумент, согласно которому Россия, будучи ядерной державой с внешней политикой, направленной против ряда стран, с которыми США связаны договорными обязательствами о военной взаимопомощи, представляет для США (как и для всего мира) экзистенциальную угрозу.
И действительно, американские политики не проявили большой склонности к тому, чтобы прислушаться к оценкам Снайдера. Возможно, это связано с тем, что администрация Джо Байдена не исключает для себя возможности урегулирования отношений с нынешними российскими властями (к смещению которых США, как неоднократно подчеркивал Байден, не стремятся) после завершения активной фазы боевых действий в Украине. В более широком смысле позиция Снайдера расходится с общей установкой администрации США на противостояние автократическим тенденциям, которые наблюдаются в современном мире широко, и отнюдь не только в России. Ведь если российская автократия выделяется из ряда других авторитарных режимов как уникально порочная, фашистская (или, как предположил консервативный автор Ли Эдвардс, марксистско-ленинская), то с другими автократиями можно обходиться гораздо мягче. Строго говоря, на практике США именно так и поступают, однако вряд ли администрация Байдена заинтересована в том, чтобы подводить под такую «реальную политику» идеологическое обоснование.
Широкий отклик, который статья Снайдера вызвала в российских независимых СМИ (уточню: условно российских, поскольку базируются они в основном за рубежом) и социальных сетях, связан с тем, что она предложила простой и, видимо, психологически утешительный способ осмыслить чувства фрустрации и недоумения, после 24 февраля охватившие значительную часть тех граждан России, которые и ранее придерживались критического взгляда на политику властей. Историческая память в нашей стране такова, что слово «фашизм» (как и слово «нацизм», во многих контекстах использующееся как его синоним) вызывает крайне негативные ассоциации, согласующиеся с эмоциональным откликом этой части российского общества на текущую ситуацию.
Однако раз слово сказано, то неизбежными стали попытки рационально, с научных позиций осмыслить характеристику российского режима как фашистского. Почти все участники обсуждения – в более или менее категорической форме – отвергли снайдеровскую характеристику российского режима, хотя некоторые признают у него значительный потенциал к эволюции именно в таком направлении. Пересказывать все аргументы, высказанные разными авторами, нет необходимости.
Однако на двух линиях аргументации есть смысл остановиться по той причине, что они, на мой взгляд, ближе всего подводят нас к цели, ради которой подобные дискуссии и стоит вести: лучшему пониманию природы современной российской власти. Снайдер выделяет три содержательных элемента, которые, по его мнению, позволяют безошибочно отнести позиции современного российского руководства к числу фашистских: (1) культ одного конкретного лидера; (2) «культ мертвых», который, как поясняет Снайдер, выстроен в России вокруг Второй мировой войны; (3) «миф об оставшемся в прошлом золотом веке имперского величия», к которому можно вернуться путем «целительного насилия», то есть войны.
Вероятно, специалисту по истории Восточной и Центральной Европы этот набор признаков фашизма действительно покажется достаточным. Однако более широкий взгляд на недавние политические реалии позволяет обнаружить немало стран, где все эти признаки присутствовали, но отнесение этих стран к числу «фашистских» мало согласуется со здравым смыслом. Рассмотрим Африку и, чтобы не задевать никого из действующих правителей континента, сосредоточимся на давно ушедшем в прошлое режиме Кваме Нкрумы в Гане (1957–1966).
Культ личности Нкрумы определенно превосходил по масштабам то, что наблюдается в современной России. Достаточно упомянуть, что один из лозунгов молодежной организации, функционировавшей при правящей партии (в Гане была тогда однопартийная система), гласил: «Нкрума – наш мессия». Идеология этой партии включала в себя как культ борцов, пострадавших в борьбе против колониализма, так и идею о прошлом «золотом веке» в Африке вообще и в Гане в частности, который, по мнению Нкрумы и его единомышленников, был прерван европейской колонизацией. Еще находясь у власти, Нкрума пришел к выводу, что процесс деколонизации не может быть завершен без создания единого панафриканского государства, а для этого необходимо насильственным путем покончить как с остававшимися тогда очагами колониализма и апартеида, так и со многим африканскими режимами, которые Нкрума (отчасти справедливо) рассматривал как марионеточные. Позднее, уже находясь в эмиграции, Нкрума изложил эти идеи в книге «Пособие по революционной войне».
Подобные явления можно в массовом порядке наблюдать в странах, которые раньше было принято относить к «третьему миру». Пожалуй, даже более показательным примером была бы Индонезия в первой половине 1960-х годов, когда у власти стоял президент Сукарно. Официальной идеологии этого режима были присущи все три выделенных Снайдером признака. Кроме того, в отличие от Нкрумы, который только фантазировал о всеафриканской освободительной войне, Сукарно был милитаристом на практике. Он угрожал войной Нидерландам, требуя передачи своей стране Западного Ириана, и вполне успешно: голландцы не стали ввязываться в конфликт и уступили (1962). Не остановившись на этом, Сукарно развязал войну с соседней Малайзией из-за той части острова Калимантан, которую считал утраченной индонезийской территорией. Все началось с подготовленных и вооруженных Индонезией «добровольцев», но продолжилось прямым военным вторжением индонезийских сил.
Я полагаю, что если в какой-то стране устанавливается режим личной власти, который использует националистическую риторику (а это сочетание характеристик я нахожу очень естественным и почти неизбежным), то – при условии что страна располагает хоть какими-то ресурсами для проведения агрессивной внешней политики – чрезвычайно трудно избежать как появления всех трех признаков фашизма по Снайдеру, так и попыток военной агрессии. Однако приведенные примеры показывают, что далеко не все страны при этом становятся фашистскими в том смысле, который, по мнению Снайдера, можно экстраполировать из восточно- и центральноевропейского опыта 1930—1940-х годов. Вероятно, лучше было бы сказать, что это националистические по своей идейной ориентации автократии.
Вторая линия аргументации, если представить ее в предельно компактном виде, сводится к тому, что фашистские режимы – мобилизационные, в то время как российский режим не обладает таким свойством. Понятие о политической мобилизации – сложносоставное и обычно включает
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 83
