Хотя допущение, что юмор способен прямо «влиять на систему взглядов и даже на поведение индивидов и групп»[388] не выглядит убедительным, тезис о том, что публично сказанная шутка отражает систему норм и ценностей, принятых в данном обществе и установленных доминирующим политическим дискурсом (в рамках которого функционирует и развлекательная индустрия), представляется вполне соответствующим реальности.

Однако некоторые тенденции заставляют смотреть на политический смех несколько шире. Глобальная эстетизация политического пространства и публичной сферы, несерьезность восприятия политического – общие места в сегодняшнем разговоре о публичной сфере и политических отношениях. Мир привыкает к шуточным партиям и выходкам политиков-шоуменов[389], выражает и политический протест, и поддержку тех или иных событий в мемах, высмеивает политиков в сериалах и сатирических шоу – и позволяет насмехаться над собой, потребляя все производимое массовой (в том числе политической) культурой, изучившей потребителя и готовой продать ему и йогурт, и идеологического лидера по сносной цене.

Если раньше ученые говорили о вторжении государства в досуговую сферу[390] и о конвенциональности проявлений политического юмора как об индикаторах силы власти в обществе, то теперь кажется, что развлечение само поглотило политическое – сделав его частью популярной культуры (юмористические виды пропаганды, слившейся с поп-культурой, Эдельштейн назвал «humorprop», охарактеризовав их как «опиум» масскульта, который делает политику понятной и интересной – «легкоусвояемой» для среднего потребителя[391]). Эта тенденция связана с несколькими факторами.

Во-первых, исчезновение границы между новостными и развлекательными СМИ (отсутствие которой наука «признала» в 2000-х[392]) и захватившие экраны soft news[393] обусловили появление концепции политейнмента, понимаемого как сращивание политики и развлечений[394]. Подобное сращивание исследователи обнаруживают в двух формах: в эксплуатации индустрией развлечений политической тематики (political entertainment), например в «Симпсонах» и «Южном парке», и в практике извлечения выгоды из своей медийности политическими деятелями (entertaining politics), например в ток-шоу, «постановках» на дебатах и т. д.

Во-вторых, в условиях интернет-пространства сформировались новые принципы политического общения – основанные на условности и игровом характере онлайн-культуры и включающие остроумие, пародию, сарказм, мемификацию и т. д.[395] «Экономика смеха неразрывно связалась с… гражданскими процессами»[396], – пишет американский исследователь М. Хенефельд.

Причина этого в том, что комическое «вплетено в ткань»[397] сетевого общения: многие пользователи «по умолчанию» настроены воспринимать контент в несерьезном, юмористическом ключе[398]. Правила интернет-пространства формируют и поведенческие установки его обитателей: автор книги о современной пропаганде полагает, что если для доцифрового поколения «политика реалистична и серьезна», то рожденные после 1980-х годов «цифровые аборигены» не отличают ее от остальных развлечений, таких как поклонение знаменитостям или видеоигры[399]. Интересно при этом, что присутствие юмора в политической жизни связывают как с вовлеченностью в политику, демократическим участием посредством дискуссий в онлайн-среде[400] (юмор универсален, доступен всем – поэтому позволяет осмысливать политическое в терминах повседневности и снижает барьеры для политического участия[401]), так и с политическим цинизмом, апатией и недоверием к системе[402].

Некоторые авторы и вовсе называют иронию и юмор чуть ли не единственным способом «безопасно участвовать в политическом дискурсе в циничном обществе»[403]. В условиях постмодернистской культуры «абсолютный идеализм должен выражаться в иронии, чтобы быть воспринятым всерьез»[404].

Наконец, исследовательский поиск в области humor studies (как именуют эту сферу исследований в англоязычной традиции) в контексте пропагандистского дискурса важен и потому, что юмор исторически неуловим и всегда современен. Неуловим потому, что эффект его воздействия не могут объяснить и измерить столетиями. Современен потому, что способность смеяться над запрещенным и сакральным и в шутках же закреплять и сакральное, и запрещенное созвучна намерениям и правилам политической игры. Происходит эта игра, например, в ролике о карикатурном гее, снятом для продвижения поправок в Конституцию, в танцевальном видео, высмеивающем пропаганду ИГИЛ*[405], или в «набегах» в комментарии в аккаунт неугодной персоны с целью ее потроллить. Возможно, политические проблемы «слишком важны, чтобы решать их с серьезным лицом»[406].

Комическое обычно определяется как эстетическая категория, обозначающая «смешные, ничтожные, нелепые или безобразные»[407], «характеризующиеся внутренней противоречивостью, несоответствием»[408] стороны действительности, «нарушение или отклонение от того, что принимается в качестве нормы, идеала»[409]. Итак, комическое связано с идеальным, нормативным – и его нарушением, противоречием, безобразием, которое и вызывает смех[410].

При всем многообразии подходов к пониманию комического чаще всего в академической литературе можно обнаружить три теории о юморе[411]:

1) теория превосходства (superiority theory) подчеркивает тезис о превосходстве смеющегося над объектом смеха и основана на идеях Т. Гоббса о «внезапной славе» в результате победы над врагом и возвышении победителя в собственных глазах;

2) теория разрядки (relief theory) говорит о смехе как об освобождении от напряжения: будь это напряжение социальное (и тогда высмеивание выступает в роли «предохранительного клапана» для сублимации накопившейся агрессии), индивидуально-психическое (освобождение от страха, снятие стресса) или напряжение, возникшее в результате распознавания противоречия, заложенного в шутке;

3) теория несоответствия (incongruity theory) концептуализирует юмор как воспринимаемое нами противоречие, столкновение в шутке двух несовместимых контекстов; усвоение этого «несовпадения» элементов и нахождение в нем нового смысла, связи, его обуславливающей, и есть понимание смешного.

Комическое обнаруживает себя во множестве форм (в жанрах – комедии и пародии; в приемах – гротеске и оксюмороне; в видах – иронии и сатире; в перформативных формах – розыгрыше и карнавале и т. д.) и реализует множество функций в общественной жизни. Так, А. А. Сычев выделяет игровую, социализирующую, санкционирующую, компенсаторную, познавательную и коммуникативную функции, причем последняя имеет две подфункции – интеграции (отождествление субъекта с социальной группой, сплочение членов группы) и дифференциации (отделение данной группы от других, разграничение «своих» и «чужих», нападение)[412]. А. Бергсон в качестве главной функции комического назвал исправление общества[413]: заключающий в своей природе отклонение от нормы, юмор направлен на обнаружение и критику нарушения всего социально принятого и одобряемого.

Ю. Латышев предпринимает попытку иного разделения: в качестве функций юмора в коммуникации малых групп он называет определение реальности, построение связей и иерархии, снятие напряжения, идентификацию и самоидентификацию. На социетальном уровне прослеживаются функции передачи опыта, социализации и познания; в контексте всего культурного