Так что, когда после освобождения я сказал, что не собираюсь заниматься политической деятельностью, я был совершенно искренен. Желания заниматься политикой, чтобы что-то доказать Путину, у меня не было тогда и нет до сих пор. Парадоксальным образом наши личные отношения сложились так, что я ему даже вроде остался должен. Мог убить, но не убил. Мог сгноить в тюрьме, но не сгноил. И я об этом помню. Я планировал заниматься адресной правозащитной и просветительской деятельностью, где, как мне казалось, есть достаточно большое поле для приложения сил и где мой опыт, да и мои деньги, вполне мог бы пригодиться. Но чем дальше, тем настойчивее политика влезала во все, к чему я прикасался. Что же случилось? Что заставило меня отказаться от первоначального твердого намерения не возвращаться больше в зону политики?

Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется объяснить, что я понимаю под политической деятельностью и что составляет мою мотивацию для участия в ней. Политика в точном и единственно возможном смысле слова — это борьба за власть. Необязательно для себя, иногда это может быть борьба в пользу кого-то другого. Если смысл и цель политики не власть, то это не политика, а фейк. Или человек, делающий такое заявление, просто нечестен с самим собой и окружающими.

Но за власть люди борются по двум причинам: для одних она является самоцелью, а другим нужна как инструмент для достижения иных целей. Упрощая, можно разделить политиков на прагматиков, которым кроме власти как таковой ничего не нужно, и идеологов, для которых приход к власти является только началом истории. Конечно, это деление условно, его нельзя абсолютизировать, но помнить о нем полезно.

Власть сама по себе, как атрибут альфа-самца, как возможность доминировать и наслаждаться своим высшим положением в иерархии мне никогда не была интересна. Я успел побывать и на самом верху, и в самом низу. Для меня давно не секрет, что формальная, видимая всем власть бывает мало чего стоит, а настоящая, иногда невидимая власть не имеет прямого отношения к публичным позициям в политике. По понятным причинам мне также была совершенно не интересна власть как способ обогащения. Я был и остался достаточно богат, чтобы не думать о хлебе насущном, а всех денег все равно не заработаешь. Но главное было даже не в этом. Я всегда относился и сейчас отношусь с большой осторожностью к людям, для которых политика — самоцель. Проблема в том, что у этих людей нет и не может быть убеждений. Убеждения делали бы их уязвимыми и мешали достигать своей цели. В общем, при прочих равных к власти легче прийти, будучи беспринципным человеком, не обремененным никакими условностями. Такой человек в одной ситуации «за советскую власть», в другой — против, и в обеих обычно выигрывает. Когда таких политиков становится слишком много, общество попадает в затяжную полосу кризисов.

Другое дело — политики с убеждениями. Тут, конечно, тоже не все просто. Если к власти приходят фанатики, одержимые человеконенавистническими идеями, то они становятся угрозой не только конкретному обществу, но и всему человечеству. Тем не менее мир остался бы девственно патриархальным, если бы у власти не оказывались люди с убеждениями, желающие его изменить. Таким образом, вопрос о том, заниматься или не заниматься политикой, всегда сводился для меня к вопросу, есть ли у меня достойные убеждения, ради которых имеет смысл заниматься политикой, а значит, бороться за власть. Пусть и не в пользу себя лично, но в пользу той силы, которая мои убеждения разделяет.

На момент освобождения из тюрьмы я не видел веских оснований для того, чтобы заниматься политикой в России. Я придерживался общедемократических взглядов, таких же, как сотни тысяч других либерально настроенных россиян. Я, естественно, не был согласен с проводимым Путиным политическим курсом практически ни по одному пункту, но в этом я не был уникален. Чтобы выразить свои убеждения, было достаточно поддержать тех, кто был мне близок по взглядам, что я и делал, даже находясь в тюрьме. Лезть в политику для этого было совершенно не нужно. Я не считал, что могу добавить что-то существенно новое к тому, что говорили и делали другие. Ситуация, однако, изменилась вскоре после моего освобождения.

Буквально через два месяца после того, как я, помимо своей воли, покинул Россию, страна стала другой. Точнее, она стала прежней — такой, какой была до перестройки. Как будто воскресший ГКЧП наконец решил разыграть альтернативный сценарий истории. Неудавшаяся попытка задушить революцию в Украине, последовавшее за ней присоединение Крыма к России, в свою очередь, спровоцировавшее войну на Донбассе, — эти события перевернули все в России вверх дном. В считаные месяцы Россия была отброшена политически на десятилетия назад. Произошло первое и самое главное обнуление. Путин и его окружение обнулили все, чего добилось мое поколение, поддержавшее Горбачева и Ельцина в попытке изменить Россию. Это выходило за рамки моего личного конфликта с Путиным. Речь шла уже о принципиальном расхождении во взглядах на судьбу России, ее прошлое, настоящее и будущее. Так у меня возникла мотивация заниматься политикой, которой не было ни в тюрьме, ни в момент освобождения. Она сводилась к очень простой формуле: я должен защитить убеждения и идеалы моего поколения революционеров. Сделать так, чтобы Россия никогда больше не проигрывала своего будущего своему прошлому и не сваливалась в колею, из которой ее с таким большим трудом удалось вытащить в конце 80-х годов прошлого века.

Но как это сделать? Для большинства моих единомышленников ответ на этот вопрос звучал и продолжает звучать предельно просто: убрать из власти Путина и его клику. Выглядит заманчиво, но на деле все не так просто. Мы уже убирали Сталина — и вернулись к сталинизму. Мы убирали Брежнева — и вернулись к застою. В конце концов, мы свергали самодержавие — и спустя сто лет живем при самодержавном режиме.

Я нисколько не сомневаюсь, что можно избавиться от Путина. Рано или поздно он покинет