«классическое (о понятии „классицизма“ у Гегеля см. примеч. 61; оно по преимуществу связано с человеком) искусство было соответственным понятию изображение идеала, совершенством царства красоты»,

так что

«более прекрасным ничто не может быть и не будет»

(Ästh. II 121).

О глубинном антропоморфизме «романтической» формы, по Гегелю, – см. также примеч. 61.

О «разумном самосознающем существе», или человеке как единственном предмете искусства хорошо у Зольгера (Ästh., 157 – 158).

28.

Даваемый здесь мною в кратчайшем виде анализ слова является предметом моего указанного выше исследования «Философия имени», где в § 22 все эти моменты выведены уже чисто диалектически, и показаны все преимущества диалектического метода перед всякими иными методами. Любопытно, что почти буквально к тому же самому анализу приходит и А. Потебня в своей работе «Мысль и язык», хотя и пользуется, если верить его собственным словам, психологическим методом. Совпадение это объясняется тем, что метод Потебни в основе своей вовсе не есть метод психологический. Это, конечно, метод конструктивно-феноменологический; и сам Потебня, не понимая того, пользуется психологическими терминами («образ», «апперцепция» и т.д.), вкладывая в них совершенно не-психологический смысл.

Это же надо сказать и о Марти (работа его указана выше, в прим. 26), который также свою, в сущности феноменологическую, работу называет «психологией языка» (§§ 7 – 16).

29. Плотин о прекрасном;

анализ «Эннеад»

Основоположными в этом изложении являются след. рассуждения Плотина в I 6, 1 – 3 и V 8, 1. Я приведу эти главы в точных резюмирующих тезисах.

I 6, 1.

1) Прекрасное содержится, главным образом, в зрительном и слуховом восприятии, в сочетаниях слов, мелодий и ритмов, в прекрасных занятиях, поступках, состояниях, знаниях, добродетелях. Что же заставляет представлять все эти предметы как прекрасные, и одна ли причина для их красоты или этих причин несколько?

2) Можно различать предметы прекрасные сами по себе и предметы, прекрасные по участию в чем-то другом. Что касается тел, то одни и те же тела иногда прекрасны, иногда – нет. Это значит, что быть телом и быть прекрасным – не одно и то же. Тогда, что же это такое, что делает тело прекрасным? Что это за начало, которое влечет нас к себе и доставляет радость от своего созерцания?

3) Это не есть симметрия и измеримость частей ни в отношении друг к другу, ни в отношении к целому, ибо:

· a) тут выходит, что прекрасно только сложное, т.е. то, что имеет части, и не прекрасно простое, и что прекрасно только целое, части же сами по себе не содержат бытия в качестве прекрасных (на деле же мы знаем, что если прекрасно целое, то прекрасны и части, ибо красота не может составиться из безобразного, как прекрасны напр., краски, солнечный цвет, золото, молния ночью, звезды, отдельный музыкальный тон, несмотря на свою простоту);

· b) при сохранении одной и той же симметрии одно и то же лицо иногда оказывается прекрасным, иногда нет, откуда ясно, что быть прекрасным просто и быть симметрически прекрасным – разные вещи;

· c) понятие симметрии не приложимо к прекрасным занятиям, законам, наукам, знаниям, так как, если и есть тут согласованность отдельных моментов, то она может быть согласованностью и безобразного, и само согласование ни к чему не ведет; утверждение, что благомудрие есть простота, вполне согласовано с тем, что справедливость есть благородство души;

· d) еще абсурднее применение принципа симметрии к душе, добродетель которой есть красота, но ни величины, ни числа не играют тут никакой роли, хотя душа и состоит из многих элементов, и не известно в каком отношении должны быть эти элементы, чтобы получилась красота души или ума.

I 6, 2.

1) Такое «перво-прекрасное» несомненно содержится в телах, потому что уже при первом прикосновении душа чувствует его, гармонически сливается с ним, отвращаясь и всячески отчуждаясь от безобразного. Согласно своей природе и своему стремлению к сильнейшей сущности, она радуется, видя сродное себе или след этого сродного, возвращается к самой себе, вспоминает себя саму и принадлежащее себе. Здешняя красота подобна тамошней. И как же это возможно там и здесь?

2) Это возможно только благодаря участию в эйдосе (μετοχη ειδους).

«Все безóбразное, природа которого заключается в принимании смысла и эйдоса (вида), не участвуя в смысле и эйдосе, безобрáзно и [пребывает] вне божественного смысла, а именно оно просто безобрáзно. [Но] безобрáзно также и то, что [только отчасти] не побеждено формой и смыслом, когда материя не поддалась окончательному оформлению через эйдос».

3) Что же делает этот эйдос прежде всего?

· a) «Итак, привходящий [в материю] эйдос упорядочивает путем объединенного полагания то, что из многих частей должно стать [неделимым] единством, приводя к одному [определенному] свершению и имея своим созданием [это] единство при помощи согласования, потому что сам он был единичен, и единичностью должно было стать и оформляемое [через него], поскольку это возможно для последнего как состоящего из множества [частей]. Отсюда водружается на нем красота, когда оно приведено к единству, и отдает она себя саму и частям и целому [в нем]».

· b) «Когда же [эйдос] попадает на то, что [уже] едино и состоит из подобных друг другу частей, то он передает себя самого [только] целому, [модифицируя его из не-прекрасного в прекрасное], как напр., некая природа, а в других случаях искусство может [при]дать красоту иногда всему зданию, включая [отдельные] части, иной же раз [тому или другому] одному камню. Вот, значит, каким образом тело становится прекрасным в результате общения с исходящим от богов смыслом».

Таким образом, принцип прекрасного в телах есть в широком смысле форма, – говоря же более точно, эйдос и логос тел, т.е. вид их и смысл.

I 6, 3.

1) «Познает ее [красоту] специфически определенная для нее способность [души], которую ничто не превосходит в смысле суждения о том, что к ней самой относится, даже когда участвует в [эстетических] суждениях и прочая душа. Но, может быть, и сама она произносит [суждения] на основании соответствия с присущим ей эйдосом, которым она пользуется в целях суждения, как отвесом [в случае с] прямой [линией]».

Эйдос, стало быть, есть спецификум эстетического суждения; им пользуемся мы в своих эстетических оценках.

2) «Но как согласуется то, что относится к телу, с тем, что [существует] до тела? Как домостроитель, приладивший внешнее здание к эйдосу здания, внутреннему [для него], говорит, что дом красив? [А потому],