Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 78

именно исчезновением «с лица земли этих упрямых маленьких наций» в ходе революционного процесса. В своих рассуждениях Энгельс опирается на упрощенный псевдогегелизм: есть исторический прогресс, есть нации, являющиеся частью этого прогресса («исторические нации»), и нации, которые пассивно наблюдают или даже активно сопротивляются ему, причем последним суждено погибнуть. (Энгельс украшает свои аргументы гегельянской рефлексивной изюминкой: разве могут эти нации не быть реакционными, когда само их существование есть реакция, пережиток прошлого?) Энгельс до конца стоял на этой позиции, убежденный в том, что, за исключением поляков, все малые славянские нации смотрят на Россию – этот оплот реакции – как на освободительную силу. В 1882 году он писал Бернштейну (симпатизировавшему южным славянам): «Мы должны сообща бороться за освобождение западноевропейского пролетариата и этой цели подчинить все остальное. И какой бы интерес ни возбуждали балканские славяне и т. п., но если их освободительные стремления вступают в коллизию с интересами пролетариата, то мне до них совершенно нет дела»22. А в письме Каутскому от того же года он повторяет идею об оппозиции прогрессивных и реакционных наций: «Итак, я придерживаюсь того мнения, что две нации в Европе не только имеют право, но и обязаны быть национальными, прежде чем они станут интернациональными: это – ирландцы и поляки. Они более всего интернациональны именно тогда, когда они подлинно национальны. Поляки понимали это во все критические моменты и доказали это на всех полях революционных битв. Стоит только лишить их перспективы восстановления Польши или убедить их в том, что в ближайшее время новая Польша сама собой свалится к ним с неба, как у них пропадет всякий интерес к европейской революции»23. Что же касается южных славян, то: «Только тогда, когда после крушения царизма национальные устремления этих карликовых народов освободятся от связи с панславистскими тенденциями к мировому господству, только тогда мы сможем предоставить им свободу действий, и я убежден, что для большинства австро-венгерских славян достаточно будет шести месяцев независимости, чтобы они стали умолять принять их обратно. Но за этими маленькими народами ни в коем случае не будет признано право, которое они теперь сами себе приписывают в Сербии, Болгарии и Восточной Румелии: право препятствовать прокладке европейской железнодорожной сети до Константинополя»24.

Как мы уже заметили, главным оппонентом Энгельса здесь выступает не кто иной, как Ленин; впрочем, тексты Маркса об Индии тоже далеко отстоят от позиции Энгельса. Точка зрения Маркса заключается не в том, что индийцам «предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции», а почти в обратном: вовлечение в динамику всеобщего капитализма позволит индийцам избавиться от традиционных ограничений и принять участие в современной борьбе за освобождение от британского колониального ига. Его мнение разделял и Ленин: когда поражение европейской революции в начале 1920-х годов стало очевидным, он понял, что главная задача советской власти – привнести европейскую современность в Россию: вместо разговоров о высоких целях вроде строительства социализма следует терпеливо заниматься распространением (буржуазной) культуры и цивилизации, что полностью противоположно «социализму в отдельно взятой стране». Скромность этого устремления иногда выражается на удивление открыто, например, когда Ленин высмеивает попытки «построить социализм» в Советском Союзе. Оцените, насколько сильно отличается такая позиция от точки зрения Миньоло на антикапиталистическую борьбу:

Как нас учит история, определение проблемы не означает, что она имеет только одно решение. Или, лучше сказать, возможно, мы совпадаем во взглядах на гармонию как желаемое глобальное будущее, но коммунизм – не единственный путь к нему. Не бывает единственного решения просто потому, что существует много способов бытия, а следовательно – мышления и действия. Коммунизм – лишь вариант, а не абстрактная универсальность. <…> В неевропейском мире коммунизм является частью проблемы, а не решения. Это не значит, что, если вы не коммунист в неевропейском мире, то вы капиталист. <…> Таким образом, тот факт, что Жижек и другие европейские интеллектуалы всерьез переосмысливают коммунизм, означает, что они обращаются к одному варианту (переориентации левых) из многих, имеющихся сегодня, и маршируют к перспективе гармонии, преодолевающей необходимость войны, преодолевающей успех и конкуренцию, которые порождают коррупцию и эгоизм, и провозглашающей полноту жизни вместо развития и смерти25.

Миньоло здесь опирается на чересчур наивное разграничение между проблемой и решением. Та же история нас учит, что, хотя «определение проблемы не означает, что она имеет только одно решение», самих определений проблемы также может быть несколько. Столкнувшись с проблемой (такой, как глобальный экономический кризис), мы получаем множество формулировок относительно ее существа и причин (или, выражаясь в более постмодернистском ключе, мы получаем множество нарративов): слишком много государственного регулирования, недостаточно государственного регулирования, нравственные недостатки, подавляющая мощь финансового капитала, капитализм как таковой и т. д. Все эти различные определения проблемы образуют диалектическое единство с предлагаемыми решениями – или можно даже сказать, что определение проблемы уже сформулировано с точки зрения ее возможного/воображаемого решения. Таким образом, коммунизм – не просто одно из решений, а в первую очередь уникальная формулировка проблемы в том виде, в каком она предстает на коммунистическом горизонте. То, как Миньоло определяет проблему и формулирует цель, общую для всех предлагаемых решений, указывает на недостатки его аргументов, и поэтому читать его следует очень внимательно: общая цель – «маршировать к перспективе гармонии… провозглашая полноту жизни»; проблема – «необходимость войны… успех и конкуренция, которые порождают коррупцию и эгоизм… развитие и смерть». Его цель – гармония, полнота жизни – самая что ни на есть абстрактная универсальность, пустая оболочка, которая может означать самые разные несовместимые вещи (в зависимости от того, что мы понимаем под «полнотой жизни» и «гармонией»). (Можно было бы также язвительно добавить, что многие антикапиталистические движения достигли больших результатов в «преодолении успеха».) Простое уравнивание развития и смерти, а также абстрактное неприятие войны, коррупции и эгоизма являются не менее бессмысленными абстракциями. (И, кстати говоря, абстрактное противопоставление войны и гармонии особенно подозрительно, ведь его также можно истолковать как призыв против обострения общественных противоречий, к мирной гармонии социального организма. Если мне предлагается именно такое направление, то я предпочту называться «левым фашистом» и продолжу настаивать на эмансипативном измерении борьбы.)

Миньоло предлагает не альтернативные варианты модернизма, а своего рода альтернативный постмодерн, то есть разные способы преодоления европейской (капиталистической) современности. От такого подхода европейское универсалистское наследие определенно нужно защищать – но в каком именно смысле? По мнению некоторых индийских теоретиков культуры, тот факт, что они вынуждены пользоваться английским языком, является формой культурного колониализма, которая цензурирует их истинную идентичность.

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 78