манеры. Взывают к «памяти», лишь бы не идти в архив[12]. А кто-то идет и отбирает только те доказательства, которые служат его непоколебимым идеологическим установкам, и отвергает те, что свидетельствуют об обратном. Это очковтирательство. Такой подход, как написал один обозреватель, «подрывает доверие» к автору. Но даже когда автора ловят за руку, ни он, ни издатель не обращают на справедливые упреки никакого внимания[13]. В начале 1980-х годов допустивший несоответствия при работе с документами преподаватель истории марксизма в Принстонском университете был с позором изгнан из профессии. Старшие коллеги обвинили его в «систематическом подлоге», назвали «лжецом» и «жуликом»[14]. И вот сейчас мы можем так же назвать некоторых преподавателей и политиков, вот только аналогичной меры наказания к ним никто не применяет. Из политиков хочется вспомнить премьер-министра Канады Джастина Трюдо или депутатов Европейского парламента в Страсбурге[15].
С учетом преобладания подобных западных идей утверждать, что в СССР внешняя политика функционировала примерно так же, как в других странах (где руководство исходит из своих представлений о национальных интересах), — это значит плыть против течения. Отношение к Германии и рапалльскому курсу у Политбюро СССР было в значительной мере враждебным при том, что в 1920-е и начале 1930-х годов были свои взлеты и падения. Германия оставалась единственной западной страной, с которой СССР построил приемлемые отношения. Это была его единственная опора в Европе, которую следовало оберегать, иначе СССР остался бы в изоляции, что было опасно. Неплохо было бы, утверждал Литвинов, наладить отношения и с другими странами, но только не в ущерб Рапалльскому договору. Иллюзий насчет постоянства данного союза у Литвинова не было. Он был уверен, что пути СССР и Германии в итоге разойдутся[16]. Необходимо было подготовить другие варианты, на тот момент казавшиеся несбыточными.
Напряжение между странами Запада и СССР напоминало изменения погоды: то спадало, то нарастало. Торговый оборот то рос, то падал в зависимости от экономических и политических потребностей Запада. Москва использовала торговлю как приманку для улучшения политических отношений с западными странами. Эта стратегия работала разве что только с Веймарской Германией, но даже с ней отношения часто были натянутыми. Рапалльский договор продолжал действовать не столько благодаря торговле, сколько благодаря политическому расчету руководств обеих стран, отстаивавших свои национальные интересы.
К концу 1920-х годов правительство СССР смогло выйти на довоенный уровень производства. Но развитие шло медленно — слишком медленно для большевиков, ведь все они были индустриализаторами и модернизаторами и расходились только в оценке необходимых темпов развития. В СССР существовали миллионы крестьянских наделов, которые давали достаточно зерна лишь для того, чтобы прокормить самих крестьян. Иногда его не хватало, и тогда беднякам, чтобы свести концы с концами, приходилось наниматься батраками в более преуспевающие хозяйства — к так называемым кулакам. На то, чтобы в рамках поддержания индустриализации поставлять сельхозпродукцию в города по разумным ценам или чтобы продать Западу в обмен на важные зарубежные товары, сельскохозяйственной продукции не хватало. Надо было что-то делать. Победив во внутрипартийной борьбе и заняв место Ленина, Сталин железной рукой снес все барьеры на пути к индустриализации: в 1928 году он запустил первую пятилетку и в то же время провел коллективизацию небольших крестьянских хозяйств, объединив их в колхозы. Из-за насильственной коллективизации началось «восстание луддитов» (выражение придумал покойный Исаак Дойчер), а кроме того, случилась засуха и нашествие саранчи, что в 1932–1933 годах привело к трагической цепочке событий. Регионы советского пшеничного пояса накрыл голод[17]. Однако на внешнюю политику СССР и его потребность в торговле это не повлияло. Разве что из-за индустриализации выросла необходимость закупать товары производственно-технического назначения и продавать сельскохозяйственные товары, пиломатериалы, масло и марганец Западу.
В 1930-х годах отношения СССР с Западом в корне изменились. В октябре 1929 года в Нью-Йорке рухнула фондовая биржа, из-за чего началась Великая депрессия, которая оказала влияние не только на США, но и на Европу. Обманчивая политическая и экономическая стабильность 1920-х годов пошатнулась. Кредиты закончились, банки и бизнесы закрылись, произошел спад в промышленном производстве и международной торговле, цены на товары народного потребления взлетели, а безработица достигла колоссального уровня.
«Ревущие двадцатые» остались лишь в воспоминаниях. Дорогие фраки и вечерние платья пылились в кладовке, а потом попадали в комиссионку. Американцы по-прежнему приезжали в Париж, в кабаре до сих пор играли джаз, но реальность изменилась. Музыка была все та же, но не люди. Люди впали в отчаяние и обозлились. Ультраправые лиги во Франции и нацисты в Германии выходили на улицы, провоцируя драки с коммунистами и членами профсоюзов. Были погибшие и раненые. Шла война, пока что еще не в полную силу, но это была именно она.
Из-за Великой депрессии снова возникла политическая нестабильность, особенно в Германии, где нацисты во главе с Гитлером неожиданно получили большое количество голосов на федеральных выборах в сентябре 1930 года — 107 мест в рейхстаге вместо прежних 12. Гитлер уже не воспринимался как политик-маргинал. Власть нацистов сильно укрепилась, и в 1933 году Гитлер стал канцлером. В европейских столицах и в Вашингтоне должны были по этому поводу сильно встревожиться и изменить политику, однако это произошло не везде. В Москве произошло. Если раньше война угрожала лишь в теории, то теперь она превратилась в реальную ощутимую опасность. В результате СССР серьезно изменил подход к внешней политике и отношениям с западными странами. Он понял, что европейскому миру и безопасности теперь угрожает гитлеровская Германия. Как говорил Литвинов в 1927 году, рано или поздно Германии и СССР было суждено пойти разными дорогами. И вот теперь это время пришло.
ГЛАВА I
ТУСКЛЫЙ СВЕТ В НОЧИ: ПЕРВЫЕ ПОПЫТКИ РАЗРЯДКИ В ПАРИЖЕ И ВАРШАВЕ
1929–1932 ГОДЫ
С учетом тревожных изменений в Германии можно было предположить, что Париж задумается об улучшении отношений с СССР, чтобы было что противопоставить ожившему враждебному немецкому государству, однако этого не произошло. Во Франции дела шли, как обычно, несмотря на попытки советских дипломатов обсудить возможность разрядки. Отношения оставались плохими. В конце 1928 года Литвинов пришел к выводу, что с Парижем «совершенно неосуществимо» ни одно соглашение, даже такое, которое было бы односторонне выгодно одной лишь Франции. Он записал: «… по-моему убеждению оно [соглашение. — Ред.] в настоящее время совершенно неосуществимо. Франц[узское] пра[вительство] уклонялось от заключения каких бы то ни было соглашений с нами и даже таких, которые были бы односторонне выгодны Франции»[18]. Французы хотели придерживаться «политики ночной
