Булавин слышал, как Ефрем Петров, скача по улице к воротам станицы, что-то кому-то кричал, потом видел, как вслед за ним промчались еще четыре всадника, и знакомый ему голос Григория Машлыкина крикнул:

— Гребни, ребята!

И удалившийся дружный топот их лошадей скоро замер в немой темноте ночи…

К утру за станицей были уже готовы две огромные ямы. Тела убитых сваливали на повозки и везли туда. Некоторые казаки успели уже напиться. Горбоносый целовальник грек был за что-то страшно избит, тощий и юркий казак Никита Желтоус щеголял уже в темнозеленом майорском мундире с позументами.

— Эх, жирный черт этот немец разъелся! — говорил он, помогая взвалить на арбу желтокудрого толстого майора и чувствуя себя как бы обязанным отдать сей последний долг тому, в чьем кафтане щеголял.

— Хлеб вольный ел, — сумрачно заметил старый бурлак с седой бородой, начинавшейся почти от глаз.

Взошло солнце, веселое и не жаркое, осеннее солнце. Облака сбежали на запад; день был ясный и свежий; молодая и яркая зелень весело блестела по степи от сильной утренней росы; леса с пожелтевшею и покрасневшею листвой стояли спокойно и задумчиво.

Казаки зарыли убитых и начали гулять.

А. Березинцев

Исторический вестник. 1894. октябрь. С. 653–677.