Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 96
надеясь вымолить прощение. Правда, Плутарх сообщает, что Блоссия «привели к консулам» (Tib. XX), но нет сомнений, что в данном случае переданное Цицероном свидетельство Лелия, современника и участника тех событий, вызывают больше доверия. Многие друзья Тиберия были убиты или казнены, в том числе Диофан и Гай Биллий (Plut. Tib. XX). Почему пощадили Блоссия? Он оправдывался тем, что «слепо выполнял все приказы Тиберия» (ibid.), ссылаясь на свою великую дружбу с народным трибуном (Cic. Lael. 37). Лицемерие философа сначала не обмануло сенаторов, понимавших, что он скорее зачинщик, чем исполнитель (ibid.).И тогда Блоссий предал память своего погибшего «друга», заявив, что выполнил бы любой приказ Тиберия, даже если бы тот велел ему поджечь Капитолий (См.: Plut. Tib. XX; Cic. Lael. 37). Тиберий ничего не приказывал и не мог приказать Блоссию – не такие были между ними отношения! Утверждения философа, что такой приказ трибуна мог бы быть полезен народу, – чистой воды лукавство, поскольку до римского народа и его блага Блоссию не было никакого дела. Очевидно, Тиберий, даже подстрекаемый радикальными советниками, никогда не отдал бы такого приказа. В речи, приводимой Плутархом, Тиберий говорит, что для блага народа трибун может даже разрушить Капитолий и сжечь корабельные верфи (Plut. Tib. XV). Это можно считать «риторическими фигурами», призванными украсить речь, но едва ли внутренним убеждением Тиберия. Возможно, эту речь для трибуна готовил Блоссий, подвизающийся ещё и в качестве «спичрайтера» при Гракхе[1175].
Признав в сенате, что Тиберий мог бы отдать такой преступный приказ, философ элементарно подставил своего «друга», лишь бы выкрутиться самому! В уме нашему «герою» не откажешь – сенаторы поверили в его лицемерную «великую дружбу», как можно понять из фразы Цицерона: «нет извинения поступку, совершённому ради друга» (Cic. Lael. 37). «Будь он в самом деле столь совершенным другом Гракха, как утверждают историки, ему всё же незачем было раздражать консулов своим смелым признанием; ему не следовало, кроме того, отступаться от своей уверенности в невозможности подобного приказания со стороны Гракха»[1176]. Впрочем, даже мудрый М. Монтень, как сын своего наивного века, поверил в искренность этой «дружбы», иначе никогда не написал бы следующих строк: «…воля Гракха была его волей, он знал её и мог располагать ею. Они были больше друзьями, чем гражданами, больше друзьями, чем друзьями или недругами своей страны»[1177].
Возможно, оправданию действительно небезгрешного философа содействовал и Лелий. Ведь Блоссий пришёл к нему с просьбой помочь, а по римским понятиям, к просящему о пощаде надо относиться снисходительно. К тому же философ был связан узами гостеприимства с родом Сцеволы, а hospitium – это обязанность всемерно помогать своему гостю, как, впрочем, и гостеприимцу. Правда, угроза повторного судебного разбирательства была велика, поэтому Блоссий решил не искушать судьбу и перебраться в Азию, где мог и дальше вредить Риму.
2. Предки Блоссия могли надеяться на освобождение от владычества Рима, он же, как человек несомненно умный, должен был понимать, что это невозможно. При его энергии и уме, как есть основания подозревать, он выбрал единственно возможный путь – втихую вредить именно римскому государству, мстить ему за казнённых предков и утрату свободы Кампании. Потому он и стал «другом» Тиберия и советником Аристоника. Тиберия использовал для внесения смуты вовнутрь Римского государства. Аристоника – чтобы отколоть от Рима Пергам, завещанный Атталом III для обогащения и благополучия римского народа. И если освободить Кампанию от римлян было нереально, то какой-то шанс унизить Рим потерей Пергама всё-таки существовал. А это должно было весьма польстить самолюбию Блоссия, силой своего ума оторвавшего от Рима изрядный кусок его владений!
Он умел воздействовать на сознание людей, даже управлять ими и использовать в своих целях.
3. Философское образование Блоссия. Он был хорошим философом. Неслучайно его учитель Антипатр даже посвятил ему некоторые свои философские трактаты[1178], признавая тем самым способности своего ученика. Но, повторимся, настоящим стоиком он всё же никогда не был. Учитывая всё вышеизложенное, можно предположить, что он стремился получить хорошее философское образование с определённой целью. Чтобы отточить свой ум, овладеть могуществом риторики, уметь воздействовать на умы и души людей. К тому же философы имели определённый статус и влияние в обществе, им был облегчён путь в политику.
Философия была нужна ему для достижения большего влияния. Она предоставляла бoльше возможностей для достижения его целей. Тот риск, которому он сознательно себя подвергал, его напористость и целеустремлённость позволяют предположить: Блоссий осознанно готовил себя к будущей осознанной деятельности против Рима. Видимо, это единственно возможное объяснение всем его поступкам, в том числе – его участия в качестве одного из руководителей антиримского восстания в Малой Азии.
Блоссий происходил из знатной семьи и был довольно состоятельным человеком. Какое ему было дело до безземельных крестьян Италии или скверного положения рабов Малой Азии? Он мог бы жить спокойной интеллектуальной жизнью. Но философом явно двигала какая-то идея, мало совместимая только с соцерцанием и постижением окружающей действительности. Вполне возможно, что это была именно идея мести Риму.
И получается, что всю свою жизнь он посвятил беззаветному служению этой идее.
Отсюда очевидно, что проблему социальной опоры Рима в Элладе, на Востоке (о чём просто мало информации), и даже в самой Италии – нельзя решать в плоскости классового подхода. Сенат никогда не проводил «классовую политику» в своей восточной экспансии. Он опирался не на какие-то определённые социальные страты, а на своих сторонников, которые существовали в любой общественной группе, как и противники Рима. Ситуация изменилась лишь после инкорпорирования восточных провинций в состав римской державы. После этого главной опорой стали представители местной аристократии, особенно после того как их допустили в сенат, и торгово-ремесленная верхушка, больше всех выигравшая от создания единого государства. Эти тенденции оформились не ранее конца I в. до н. э. – начала I в. н. э. Переносить ситуацию, сложившуюся к этому времени, на более ранние периоды было бы непростительной ошибкой.
Глава V
Парфия, филэллинизм, греко-римские отношения и проблема преемственности культур
На восточном направлении римской политики самыми главными и определяющими были контакты с эллинами. К ним же можно отнести и жителей Малой Азии, сильно эллинизированных. Кроме того, были достаточно периодические отношения с евреями (см. 2-ю главу) и армянами, но они не имели большого значения. Единственный, кроме греков, народ на Востоке, военные и политические (но не культурные!) контакты с которым имели чрезвычайную важность, – это парфяне. Взаимодействие с ними настолько тесно связано с восточной политикой Рима, с разными оттенками римско-греческих отношений, что совсем обойти их просто невозможно. К тому же римско-парфянский дуализм ярко иллюстрирует некоторые основные принципы римской дипломатии, и, что ещё важнее
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 96
