- Ты, папа, извини, слишком большой идеалист и требуешь от людей какого-то геройства, и притом ни к чему не нужного. А я смотрю на жизнь несколько иначе... Я не...

- Вижу... Довольно... Мы друг друга не понимаем, - перебил старик, и голос его звучал невыразимою грустью. - Теперь во флоте не понимают даже, что предосудительно и что нет... И даже такие молодые... То-то ты и отставки моей не одобряешь... Ты рассудителен не по летам... И, верно, карьеру сделаешь... Иди, иди, Сережа... Нам больше не о чем разговаривать!.. Не говори только об этом сестре... Она тоже не поймет тебя...

Сережа пожал плечами, словно бы удивленный этими ламентациями старика, и вышел из кабинета, а Максим Иванович как-то беспомощно опустил свою седую голову.

Когда Нита принесла чай, Максим Иванович по-прежнему сидел за столом, скорбный и мрачный. Увидав дочь, он попробовал улыбнуться, но улыбка была печальная.

Нита молча обняла старика. Он крепко-крепко прижал ее к своей груди, и слезы блестели на глазах старого адмирала.

1896