Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 104
думает и Кочак, это обстоятельство показывает, что не все дела в этих архивах можно найти. Опыта Чакара хватает, чтобы продемонстрировать, как просто было выдвинуть обвинение в «очернении турецкости», а также демонстрирует, что за габитус превалировал в постгеноцидный период. Другой случай приводится в одной армянской газете в 1949 г.: уголовное дело о недозволенной связи между турчанкой Реззан (Rezzan) и Хованесом (Hovhannes) привело Хованеса к лишению свободы.
При оглашении приговора сестра его Мадлен (Madien) была арестована за то, что она накричала на полицейских; ей вменили в вину «очернение турецкости»[327].
О другом случае, с этими делами связанном, сообщает Евдокси Суджян Парсехян (Evdoksi Suciyan Parsehyan); это относится к кампании «Гражданин, говори по-турецки». Когда я спросила, помнит ли она эти кампании, она ответила: «К сожалению, да. Я боялась на улице говорить по-турецки, потому что мой турецкий был недостаточно хорош. Поэтому я вообще ничего не говорила, а молчала»[328]. И она молчала и дальше, хотя ни над ней лично, ни над ее непосредственным окружением не издевались.
И она тоже была не единственной, кто так себя вел: с точки зрения ведущих эту кампанию, ее поведение – наилучший результат – она действительно боялась открыть рот на людях. Статья Арама Пехливаняна (Aram Pehlivanyan) на первой полосе газеты Nor Or от 1 сентября 1946 г. поднимает именно эту тему[329]: в статье «Гражданское мужество» обсуждается проблема армян, боявшихся говорить по-армянски на корабле или где-то еще на людях или читать армянские газеты. Пехливанян выступал за право говорить на родном языке и указывал, что это было проживающим в Турции армянам гарантировано:
Армян часто унижали, а также избивали в общественном транспорте и на кораблях за то, что они совершали «преступление/грех», говоря на своем собственном родном языке. <…> Чтобы не подвергаться повседневной враждебности, они решили молчать и на родном языке не говорить, особенно на людях[330].
Рифат Н. Бали (Rifat N. Bali) в статье в газете «Биргюн» (Birgün) приводит и другие примеры насилия; среди прочих и этот случай, позаимствованный из статьи Джихада Бабана (Cihad Baban)[331]:
Мы видели, как молодые люди из Бояджикёя (Boyaciköy) жестоко избили мужчину на пароме через Босфор. Мы слышали, что избитый был верующим. <…> День назад он попросил этих молодых людей вернуть его деньги, а теперь они бьют его потому, что он не говорит по-турецки. В то время такие вещи были в порядке вещей. Мы слышали, что одну женщину, говорившую со своим мужем, – будучи иностранкой, она не знала турецкого, – изнасиловали[332].
В этом случае, как и в судебных процессах по «очернению турецкости», открылось широкое поле для приведения в согласие личной агрессии с официальной практикой – одной из важнейших и устойчивых черт постгеноцидного габитуса. Кампания «Гражданин, говори по-турецки» была инициирована в 1928 г. Ассоциацией студентов-юристов (Dar-ül-fünun Hukuk Fakültesi Talebe Cemiyeti); она пользовалась поддержкой правительства и части лидеров общественного мнения на протяжении по меньшей мере трех лет.
Выступая перед ассоциацией «Турецкие очаги» (Türk Ocakları) – организацией, поддерживавшей кампанию «Гражданин, говори по-турецки», которая позднее стала Турецкой исторической организацией, Исмет Инёню (Ismet Inönü) подчеркнул важность избавления от таких «элементов, которые противятся туркам и турецкости»[333]. Примерно в то же время Неджмеддин Садак (Necmeddin Sadak) назвал меньшинства «одной из проблем» (meselelerden biri) республики и настаивал на невозможности признания их гражданами, пока они не заговорят по-турецки[334]. В июле 1925 г. городская администрация Бурсы (Bursa) приняла решение, обязывающее жителей города говорить только по-турецки; два еврея, общавшиеся на испано-еврейском языке – бытовом языке евреев-сефардов, были оштрафованы[335]. В августе 1925 г. Türk Ocagt начал аналогичную кампанию в Измире[336]. Когда затем «Гражданин, говори по-турецки» было утверждено как кампания, лидеры общественного мнения вкупе с местными и общенациональными политиками основательно подготовили к ней общество. Кампания очень скоро стала использоваться как инструмент преследования и нападений на немусульманских членов общества, в чем бы ни состояли личные разногласия – как в случаях с «очернением турецкости». Когда, таким образом, Арам Пехливанян писал в 1946 г. о гражданском мужестве, он имел в виду события, имевшие место более 20 лет назад.
Как можно увидеть по этим случаям, «Гражданин, говори по-турецки» было чем-то большим, нежели кампания по поддержке турецкости – что уже само по себе было бы достаточно проблематично, – но кампанией, направленной на то, чтобы заставить людей на публике молчать и, таким образом, сделать их неразличимыми. Эти кампании следует включить в один контекст с постгеноцидным габитусом отрицания, поскольку они служили тому, чтобы сделать оставшееся немусульманское население в целом и армян в особенности социально незаметными. Насилие, выросшее из этих кампаний, стремилось не только укоренить это принуждение к молчанию «нежелательных», но также создавало и воспроизводило систему ценностей, согласно которой быть армянином, евреем или даже иностранцем было стыдно.
Другим интересным случаем из провинции было дело против издателя местной официальной газеты Vilayet Gazetesi[337] в Испарте (Isparta). На первой полосе газеты от 5 февраля 1947 г. был опубликован краткий текст, подписанный неким MUTLU[338]. Статья была озаглавлена Pari Siragan[339] и повествовала о том, что автор, когда он в возрасте 23 лет выучил армянский, захотел узнать
политические взгляды учителя. Он не был ни членом партии «Гнчак» (Huntschak), ни «Дашнаков» (Taschnaken – Армянской революционной федерации), но был членом «Пари сираган» (в Ване), о которой мне не удалось найти никакой информации. Очевидно MUTLU был из Вана (Van) и определял этот город как «центр армянского общества и культуры»[340]. Одно это предложение стало поводом для письма протеста из Эрджиш в провинции Ван (Van-Erciş), отправителем которого был указан некий «Иззет Даваоглу (Izzet Davaoglu) и его друзья» и которое было адресовано президенту государства Исмету Инёню (Ismet Inönü). 3 марта 1947 г. дело было перенаправлено премьер-министру[341]. Три дня спустя «Мармара» сообщила об этом деле, которое уже привело к предъявлению обвинения в суде Испарты; было заявлено, что были задеты «национальные турецкие чувства» и оскорблена истории Турции. Аргументы прокурора, кроме того, были направлены на телеграмму (большей частью неразборчивую, но имеющуюся в деле Государственного архива республиканской эпохи), пришедшую из Эрджиша в провинции Ван, в которой автор обвинялся в желании учить армянский язык и хвалить Pari Siragan. Я не смогла ни в газетах, ни в Государственном архиве республиканской эпохи найти других сообщений по этому делу. Однако имеющихся доказательств достаточно, чтобы показать, насколько легко могло быть предъявлено обвинение даже против официальной местной газеты,
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 104
