Здесь главная задача была связана с защитой российских территорий в Сибири и на Дальнем Востоке, которые имели огромное значение для экономики России в связи с добычей пушнины. «Географическое пространство России, в её огромной протяжённости на север и восток, сформировано пушным промыслом. С истощением популяций пушных животных казаки и трапперы двигались всё дальше на восток, ища в новых землях всё тех же соболей, бобров, лис, куниц и других. Так русские достигали самых дальних северо-восточных концов Евразии»[99]. Пушнина как элемент престижного потребления была главным российским экспортным товаром.

К 1730 году Российская империя только начинала процесс постепенного укрепления своих границ. В связи с этим на востоке для России имели значение отношения и с Цинским Китаем, который имел возможность угрожать российским владениям в Восточной Сибири, и со степными кочевыми объединениями, которые могли оказывать давление на российское приграничье на огромном расстоянии от Волги до Монголии. Часть из этих кочевых объединений, как калмыки и башкиры, были напрямую вовлечены в орбиту российского влияния.

В то же время с Джунгарским ханством Россия поддерживала дипломатические отношения, рассматривая его как важный элемент системы обеспечения баланса интересов в регионе. Характерно, что «чрезвычайный посланник в Китае Владиславич-Рагузинский в 1728 году писал Петру II, что «Контайша в суседстве… зело нужен и от китайцев не токмо оборона, но по случаю и против их полезнейший союзник»»[100]. Выше указывалось, что в 1688 году именно угроза со стороны Джунгарского ханства интересам империи Цин в Монголии сыграла важную роль при подписании Нерчинского договора между Китаем и Россией. Пока главные интересы Джунгарского ханства были связаны с борьбой с Цинской империей за Монголию, джунгары представляли собой большое значение для России. Российским властям было принципиально важно сохранить контроль над сибирскими землями с их пушным промыслом к северу от империи Цин.

В данном контексте обращение казахского хана Абулхаира с просьбой о подданстве открывало для России дополнительные перспективы в восточной степной политике. Несмотря на то что, как выяснилось позже, Абулхаир не представлял всех казахов, что он столкнулся с несогласием даже среди части лояльных ему племён, тем не менее с обращением Абулхаира у России расширилось окно возможностей. И это несмотря на то, что у российской стороны не было реальных инструментов обеспечения контроля над казахскими племенами, что означало формальность подданства. Но теперь Россия могла, как минимум, использовать свои связи среди казахов для проведения собственной политики в отношении Средней Азии и Джунгарского ханства.

Хотя на первом этапе и формально, но в результате обращения Абулхаира казахи всё же оказались в том ряду кочевых племён, в котором находились зависимые от России калмыки и башкиры. И хотя отношения России с казахами и калмыками весь XVIII век строились через коллегию иностранных дел, потеря ими относительно самостоятельного статуса была только вопросом времени. Особенно если учесть все возрастающие возможности российского государства.

Кроме того, пусть Абулхаир не представлял Казахское ханство в целом, и хотя среди казахов в это время уже было несколько ханов, даже символическое вступление его в российское подданство в определённом смысле подводило черту в истории самостоятельной казахской государственности. Несколько позднее Старший жуз оказался в зависимости от Джунгарского ханства, а Средний жуз в своём большинстве вслед за Абулхаиром также признал российское подданство. Соответственно, общая централизованная казахская государственность в прежнем виде уже не могла быть восстановлена.

В новой ситуации каждый отдельный субъект, будь то хан, султан или бий из крупного племени, самостоятельно выстраивал свою политическую линию во внешней политике, исходя из собственных интересов. И хотя Россия не могла ещё установить контроль над ситуацией в казахской степи, но у неё уже была возможность для участия во внутриполитических противоречиях между казахскими ханами, султанами и отдельными племенами. То есть в данном случае можно было вполне реализовать классическую имперскую политику «разделяй и властвуй».

Причём такую политику Россия могла применять и в отношениях между тремя кочевыми народами, одновременно находившимися в её подданстве. В этой связи очень характерно донесение советника Кириллова коллегии иностранных дел от 11 июля 1734 года. «Понеже калмыки давно ль подданные е.и.в., также и башкирцы, а к тому ныне прибыли третий народ — киргиз-кайсацкой, а один с другим весьма несогласные, да и впредь их в том содержать надобно»[101]. В этом смысле вхождение казахов в подданство к России, резко ухудшало положение как раз калмыков и башкир.

В прежнем формате они были востребованы, в том числе для защиты территории России от нападений кочевников-казахов. В связи с этим они пользовались некоторой автономией. Однако теперь казахи в своём новом статусе могли быть использованы против башкир и калмыков. Соответственно, они теряли своё прежнее значение, их стратегическое положение на границах с Казахской степью ухудшилось. Во многом вследствие этого башкиры и калмыки в итоге потеряли остатки самостоятельности. Но и для казахов это означало, что теперь калмыки и башкиры, находясь на службе у Российской империи, могли быть использованы уже против казахов.

Стоит указать на ещё одно важное обстоятельство. Хорошо известен тезис Петра I о казахах: «Хотя де оная Киргиз-Кайсацкая Орда степной и лехкомысленный народ, токмо де всем азиатским странам и землям оная-де орда ключ и врата; и той ради причины оная-де орда потребна под Российской протекцыей быть, чтоб только через их во всех Азиатских странах комоникацею иметь и к Российской стороне полезные и способные меры взять»[102]. В данной цитате царь Пётр очень чётко сформулировал значение для России Казахского ханства, как важной транзитной территории по дороге в Азию.

Для России установление более тесных отношений с казахами означало возможность развивать через казахские степи торговлю с Азией. «Казахские степи приобретают транзитное значение. Со второй половины XVIII века все наиболее удобные транзитные пути из Бухары и Ташкента в Сибирь и Оренбург, из Астрахани в Хиву и из Семипалатинска в китайские города Кульджа и Чугучак лежали через казахские кочевья»[103]. В то же время данное обстоятельство было выгодно и казахской элите. «С развитием караванной торговли большую роль начинают играть вожаки караванов — султаны и бии из знатных родов. Сбор «зякета», который взимался за пропуск караванов через кочевья, расположенные на караванных путях становятся крупным источником их доходов»[104]. Характерно также, что «только казахи и андижанцы имели право торговать в Синьцзяне»[105]. Им был предоставлен доступ в Урумчи в 1759 году и