Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 109
л. 151 об. – 152; РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 60, д. 792, л. 112–114]. Михаил Григорьевич Забровский так писал о своем первом знакомстве с баптистами в Мелитополе в 1925 г., когда он был комсомольцем: «Перед моими глазами сразу предстало, что это народ особенный» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 319, к. 1, Забровский, л. 6 об.]. Многих обращенных привлекали к баптистам их целомудренная жизнь и простая искренность. Скалдин даже поначалу считал, что он был недостаточно хорош для верующих, с которыми познакомился. Подобным образом Ефим Краштан, который с самого детства курил, бранился и воровал, впервые попал на баптистские собрания подростком, покинув свою деревню, чтобы стать подмастерьем в Елизаветграде. Он вспоминал, насколько его удивило их поведение и как он сразу начал бороться со своими греховными привычками [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 28].
Другими чертами, которые делали баптизм притягательным для людей были простота учения и богослужения, доступность того и другого для обычных людей. Баптистские автобиографии подчеркивают важность доктрины о всеобщем священстве и ее привлекательность. Обращенные из Петербурга говорили православным священникам, что им нравилось, что Евангелие читается по-русски и что на собраниях проповедуют свободно. Григорий Руденко в своем рассказе заметил, что ему нравилось, как читают Библию на собрании евангельских христиан, потому что это напоминало ему, как в детстве его отец и дядя читали Писание вслух [РГИА, ф. 796, оп. 442, д. 2473, л. 152–152 об.].
Евангельская община помогала людям вернуть контроль над своей жизнью. Это касалось как самодисциплины, так и понимания своего места в мире. Евангелики так же высоко ставили «культурность», трезвость и стремление к саморазвитию, как и «политически сознательные» рабочие в своей пропаганде [Steinberg 1994а: 179]. Как и эти рабочие, они подчеркивали связь «достойного» образа жизни с просвещением и обретением коллективной самостоятельности [Steinberg 1992: 243–244]. Уверенность, которую давала убежденность в собственном спасении, могла способствовать утверждению силы и власти угнетенных классов. Автор, писавший в «Слово истины» в начале 1914 г., с гордостью подчеркивал социальное преображение, которое влечет за собой обращение. Обыгрывая два однокоренных слова, он так описывает прошлое до обращения: «Было время, когда мы, русские, ныне братья и сестры во Христе, носили это неприглядное имя – «мирянин». Оно было и прилично нам, потому что образ жизни нашей ярко подтверждал, что мы – люди мирские». Но после того как верующие увидели свет Евангелия, их мир преобразился: «Начали читать Евангелие другим, и тут сразу услыхали грозный оклик со сторожевой башни мира: «Эй, вы, дворники, кухарки, сапожники, серые мужики, кто вам позволил читать и проповедовать Евангелие, вы, как я вижу, не «духовные», а миряне и поэтому не имеете права проповедовать, я вам запрещаю» [Пульцтов 1914: 261]. Автор прямым текстом противопоставляет иерархические структуры «мира» – и православия – эгалитарной жизни во Христе.
Хотя темы целомудренной жизни и власти над собственной судьбой были важны, обращенные в первую очередь говорили о религиозном преимуществе баптизма: именно в баптизме они нашли разрешение своим тревогам о спасении[66]. Попытки жить правильно своими собственными усилиями без Божьей помощи оказывались обречены. Идеальное сообщество было бы бессмысленным – и не могло бы существовать – без общего опыта обращения. Именно повторение рассказов о своем обращении отдельными его членами укрепляло его основы и вместе с тем способствовало привлечению новых обращенных.
Отсылки к раннему христианству и акцент на социальных добродетелях новой веры были средствами легитимировать эту веру перед лицом традиционных ценностей русского общества и новых общественных веяний. Простота и мученичество импонировали обществу, отчужденному от своего государства и исполненному страдания. Целомудренная жизнь, простота в обхождении и в речи, всеобщее право проповеди делали баптизм естественным продолжением устремлений русского общества и обещали этому обществу путь исполнения его запросов. Баптисты разделяли с российским обществом жажду перемен, но отвергали исключительно политическое решение. Хотя потенциальные обращенные могли заигрывать с политической революцией, обратившись, они твердо понимали, что лишь спасение в духе дает надежный фундамент того социального равенства, к которому они стремились. Новое сообщество давало возможность для самообразования, давало каждому право публичного голоса – право проповедовать и интерпретировать собственный духовный опыт и, что наиболее важно, давало убежденность в спасении через покаяние и обращение к Богу. И согласно русским баптистам, именно этого и хотели простые россияне: Баптистская церковь была тем сообществом истинной веры, которое способно было бы удовлетворить их духовным запросам.
Это духовное и социальное сообщество привлекало к себе одних потенциальных членов, но отталкивало других. Уже высказывалось мнение о том, что «строгие церкви» сильны именно тем, что они дают четкую структуру, выдвигая «требования полной лояльности, неколебимой веры и ригидной приверженности к определенному образу жизни» [lannaccone 1994: 1181]. Хотя эта черта хорошо заметна в духовных мемуарах русских баптистов, строгость также полагала определенные границы возможному распространению религии. К тому же уверенность баптистов, что только они нашли правильный путь к спасению, их культурная диссоциация и разрыв семейных связей, сопровождавший обращение, во многом объясняет, почему баптизм в России так и не получил широкого распространения.
За исключением многих рассказов об обращении, напечатанных в баптистском молодежном журнале «Друг молодежи», подобные тексты, написанные женщинами, относительно редки. Возможно, это отражает более низкий уровень грамотности среди женщин и то обстоятельство, что некоторые церкви не одобряли женскую проповедь. Возможно также по этим причинам женщины составляли меньшинство в библейских школах, заявки на обучение в которых служат богатым источником личных историй. При этом одна кандидатка на библейские курсы упоминает, что ее привлекло к баптистам именно любопытство по поводу женской проповеди в церкви! [Кудлаева 1912: 76; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 320, л. 205 об.]. Существующие рассказы об обращении женщин многое разделяют с нарративами мужчин, в том числе мотивы раннего православного благочестия, поисков спасения, гонения и социального отчуждения. Однако мотив трудовой миграции – обычная тема для мужчин – встречается редко. Одна православная кормилица впервые задала себе вопрос о религии под влиянием отца женщины, которая ее наняла, бывшего молоканином; она впоследствии привела его самого к баптистам и заключает свой рассказ восхвалением социального эгалитаризма истинной веры [Дамарь II 1912: 33]. Женщины, которые брались за перо, чаще были образованнее, чем мужчины – к примеру, несколько автобиографий принадлежат учительницам, в духовной жизни которых большую роль сыграли переезды по службе и опыт преподавания [Минаева 1913: 91–94, 103–105; М-на 1914: 34]. Как эти учительницы, женщины, написавшие свидетельства об обращении, обычно были незамужними или вдовами.
Духовные автобиографии баптистов 1905–1928 годов показывают одну из граней быстрой социокультурной трансформации
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 109
