советских либералов политический конфликт был не столько противостоянием групп с несовпадающими интересами или предметом институциональной процедуры посредничества, сколько бинарной моральной борьбой между теми, кто отстаивал «общечеловеческие ценности», с одной стороны, и теми, кто эгоистично защищал свои привилегии или был слишком морально испорчен, чтобы освободиться от сталинских догм, с другой. В контексте дебатов о гласности 1987–1989 годов, рассмотренных в предыдущей главе, мы увидели, что бинарная борьба приняла форму дихотомического противопоставления так называемых «защитников» и «противников» перестройки. На практике это означало, что все, кто, подобно Нине Андреевой, высказывал принципиальные разногласия по поводу направления перестройки, исключались из публичной дискуссии под предлогом того, что они засоряют ее своей ложью. Согласно этому бинарному видению, все, кто не поддерживал Горбачева и его программу, были против перестройки. Поэтому политическая стратегия либералов сводилась к поддержке Горбачева и защите его от любой серьезной критики, а также к попыткам повлиять на него, предлагая советы или критикуя отдельные элементы его программы. Эта стратегия была обусловлена, разумеется, и существовавшей в то время советской политической системой, характеризующейся монополией Коммунистической партии на власть. Какие бы разногласия ни возникали у советских либералов с лидером реформаторов, он представлялся большинству из них единственной политической силой, способной провести желаемые реформы. Именно это положение изменилось в 1989 году, когда Горбачев невольно ввел де-факто политический плюрализм, разрешив конкурентные выборы в новый парламент[216]. Тот факт, что впервые за несколько десятилетий избранные депутаты могли отстаивать программы, отличные от партийных, разрушил бинарную оппозицию между «защитниками» и «противниками» перестройки. Появилась возможность предусмотреть несколько вариантов перестройки, из которых горбачевский не обязательно считался лучшим. В этом отношении 1989 год стал переломным годом перестройки. Не только потому, что в Восточной Европе рухнули коммунистические режимы, серьезно подорвав надежды на социалистическое реформирование, но и потому, что он ознаменовал собой появление в СССР радикального реформистского крыла, нарушившего монополию Горбачева на перестройку. В результате вопрос о власти стал центральным в дискуссии: речь шла уже не просто о том, кто за или против перестройки, а о том, кто и как должен ее возглавить.

Советские либералы сыграли ведущую роль в появлении этого радикально-реформистского крыла и вызванной им плюрализации политической сцены. Разумеется, интеллектуалы не были одиноки в этой борьбе. Они в значительной степени опирались на неформальные организации, возникшие после 1987 года и выполнявшие большую часть мобилизационной работы, а также на шахтеров, развернувших мощное забастовочное движение в угледобывающих регионах. Но именно элитная либеральная интеллигенция в Москве оказалась во главе радикалов. Через такие организации, как Межрегиональная депутатская группа, эта интеллигенция формировала новую политическую программу и новую стратегию в отношении реформируемой власти. Авторы, о которых идет речь в этой книге, – основатели клуба «Московской трибуны» – были одними из ключевых участников этого политического движения.

Таким образом, 1989 год стал годом, когда значительная часть либеральной интеллигенции перешла в оппозицию, обогнав Горбачева «слева», как это представлялось в то время. Согласно политическому спектру эпохи перестройки, левые были представлены реформистами, а правые – консерваторами, что привело к любопытному эффекту по западным стандартам – сторонники свободного рынка оказались слева, а коммунисты – справа. Но что означает «оппозиция» для либеральной интеллигенции? Это понятие настолько приелось, что мы порой забываем задаться вопросом о его значении. Обычно считается, что переход к оппозиции есть «радикализация», то есть он отражает переход от частичной или нюансированной критики к более фундаментальному и последовательному обличению, а значит, и более упорному. С этой точки зрения получается, что советская либеральная интеллигенция просто воспользовалась новыми политическими возможностями, открывшимися в СССР в результате выборов 1989 года, чтобы более четко выразить свое неприятие коммунистической системы и, соответственно, дистанцироваться от Горбачева. Однако эта идея о все более радикальном выражении уже оппозиционной мысли нуждается в оговорке, поскольку вносит определенную путаницу в понимание природы и масштабов оппозиции. Полезно задаться вопросом: по отношению к кому и к чему направлена оппозиция?

С такой точки зрения политическая эволюция либеральной интеллигенции в 1989 году представляется весьма парадоксальной: несмотря на все более решительное неприятие коммунистической системы и ее идеологии, большинство советских либералов отказалось от формирования оппозиции Горбачеву и проводило стратегию поддержки, направленную на укрепление его власти в борьбе с «консервативными» силами. Таким образом, непримиримость либералов к позициям националистов и консервативных коммунистов ярко контрастирует с их зачастую отчаянным поиском сотрудничества с реформируемым советским правительством, что заставляет их идти на очередные компромиссы. Одним словом, моральное неприятие коммунистической системы не обязательно вело к неприятию советской власти. Хотя в 1989 году идея дистанцирования от Горбачева все же получила распространение, мы увидим в этой главе, что это был не слишком активный и устойчивый процесс, который постоянно наталкивался на противоположное стремление к консолидации прогрессивных сил для поддержки реформаторов в перспективе бинарной моральной борьбы с «противниками» реформ. Бурные события 1989 года побудили и заставили радикальных депутатов из либеральной интеллигенции принять оппозиционную по отношению к советской власти стратегию, которую они, по сути, опасались принимать.

Мы рассматриваем этот парадоксальный феномен на основе проходивших в 1989 году дебатов московской либеральной интеллигенции о своей политической стратегии по отношению к советской власти, используя в качестве ориентира интеллектуальную и политическую карьеру Андрея Сахарова. Решение остановиться на знаменитом физике нам показалось очевидным. Во-первых, Сахаров был бесспорным лидером либеральной интеллигенции в тот переломный год и главным архитектором ее перехода в оппозицию. Во-вторых, тот факт, что такой стойкий диссидент, как он, которого невозможно было подозревать в тайных симпатиях к коммунистической системе, до последнего момента сопротивлялся идее создания оппозиции Горбачеву, показывает, что такое отношение не может быть объяснено просто мягкостью духа или корыстными компромиссами с властью. В отказе от возможности оппозиции со стороны либеральной интеллигенции прослеживается постоянный и своеобразный мотив, который сам по себе весьма показателен в плане презумпций, на которых базируется ее политическое мышление, а именно: моральная перспектива, в которой демонтаж искусственной системы и выражение личной совести ставятся гораздо выше вопроса об институционализации демократической власти. Внимательное изучение хода событий показывает реактивный, нерешительный и шаткий характер перехода к оппозиции, в результате которого Сахаров и многие депутаты-либералы постепенно перешли от первоначальной стратегии поддержки консолидации реформаторской власти к стратегии противостояния этой власти. Мы увидим, что постепенная радикализация была результатом все более радикального выражения оппозиции коммунистической системе, но при этом она свидетельствует о постоянном сопротивлении советских либералов идее оппозиции советской власти, несмотря на упорный отказ этой власти действительно сотрудничать с союзниками и несмотря на растущее недовольство населения, которое, к большому удивлению либералов, оказалось