До конца колониального кризиса американцы полагались на королевскую прерогативу (например, на права, предоставляемые коронными хартиями) как на оплот против осуществления власти парламентом. Для метрополии же акты парламента были законом; как следствие, верховенство закона и акты парламента были, по сути, одним и тем же. На восточной стороне Атлантики парламент был оплотом против возможности деспотической власти короны, а закон — тем, что связывало монарха. Примирение этих двух позиций с теоретической точки зрения, вероятно, было невозможно. С точки зрения реализма, связанного с практикой управления, примирение возможно только в том случае, если парламент добровольно откажется от осуществления полномочий, на которые он претендовал в противном случае.
Можно выделить четыре периода в эволюции американской политической идентичности в период между первоначальным созданием колоний и принятием Конституции США. В первый период, с момента принятия колониальных хартий и примерно до 1730 г., колонии были частью трансатлантического сообщества с Великобританией в качестве материнской страны. Хотя были и исключения, политические отношения носили благодушный характер, в основном потому, что колонии были предоставлены самим себе. Во второй период, с 1730 по 1775 г., Британия утверждала свою власть в колониях таким образом, что это все больше противоречило тем обычаям и традициям, которые, по мнению колонистов, определяли их отношения с метрополией в рамках имперской системы. Парламент становился и провокатором этих нарушений, и аудиторией, перед которой колониальные лидеры (при все более активной поддержке колонистов в целом) отстаивали права англичан. В эти два периода воля народа была основательно завязана на правах англичан, поскольку последние были неразрывно связаны с идентичностью колонистов и, следовательно, не «завещались», а по праву утверждались как естественное право, данное от рождения.
Когда в 1775 г. началась война, права англичан стали все более неадекватной основой для мобилизации колонистов, поскольку (1) колонисты сражались с нацией, которая изначально породила эти права; (2) эта нация не признавала эти права применительно к колониям; (3) практически отсутствовала вероятность того, что эти права когда-либо будут признаны метрополией. Иными словами, колонистам становилось все труднее быть «более английскими, чем англичане» и одновременно вести войну против материнской страны. По мере того как война становилась все более ожесточенной, политическая элита колоний с переменным успехом трансформировала права англичан в естественные права всех людей.
Теория имела несколько последствий: (1) она отделила колониальные конституции от английской традиции (т. е. они больше не опирались на права англичан, а стали универсальными принципами, распространяющимися на все человечество); (2) она означала, что американцам больше не нужно убеждать мнение метрополии, поскольку права англичан больше не ограничивали способ представления американцами своей позиции (напр, Эти права были «английскими», а значит, англичане имели право голоса); и (3) по обеим причинам она способствовала формированию автономной американской идентичности, которая, помимо всего перечисленного, давала гораздо более широкие рамки, в которых могли возникать политические действия и институты. Но, в отличие от прав англичан, эти естественные права не имели прочного основания в обычаях и традициях, и поэтому элита должна была аккуратно вписать их в новую концепцию воли народа. Последний период, после заключения мирного договора в 1783 г. и до ратификации Конституции, завершил эту трансформацию, создав, правда, несколько инструментально, резервуары прав там, где воля народа не могла пройти, и разработав институциональные механизмы, которые, по мнению элиты, обеспечивали политическую и экономическую стабильность. В итоге правительство, основанное на воле народа, стало естественным правом всех народов и государств, но большая часть инфраструктуры прав и институтов, с помощью которых оно функционирует в США, является полностью английской.
Колониальные элиты так и не выработали общей стратегии в период кризиса, предшествовавшего революции, поскольку политическая инициатива практически всегда принадлежала англичанам. Обладая централизованным политическим аппаратом, с которым не могли сравниться колонисты, англичане имели больше возможностей для разработки и реализации единой программы, которая, в свою очередь, двигала события вперед. Американская колониальная элита, конечно, иногда проявляла оппортунизм, но чаще всего просто реагировала на события, спровоцированные англичанами. Тем не менее в течение десятилетий, предшествовавших Американской революции, англичане совершали серьезные ошибки. Прежде всего, они неоднократно недооценивали решимость американцев, в том числе и то, насколько их собственная древняя английская конституция способствовала единению колониальной элиты и остального народа. Этот просчет, в свою очередь, привел к тому, что англичане стали настаивать на проведении политики, которая явно противоречила американским представлениям об английской конституции; эти противоречия придали решающую легитимность сопротивлению американского народа и элиты в течение десятилетий, предшествовавших принятию Декларации независимости. Колонисты, как оказалось, не были авантюристами, по крайней мере, в том, что касалось политики. Однако британская политика с ее высокомерным и прямолинейным утверждением права метрополии править посредством fiat, в конечном счете, заставило революцию казаться консервативной.
Кроме того, британцы не разработали план интеграции американских колоний в имперскую систему на условиях, отличных от абсолютного доминирования метрополии. В краткосрочной перспективе британцы сформулировали последовательный юридический аргумент, обеспечивающий метрополии контроль над колониями (этот аргумент был достаточно убедительным, но и весьма спорным). Однако в долгосрочной перспективе политические отношения между американскими колониями и метрополией были просто неустойчивы в тех политических рамках, которые пытались навязать британцы. Демографическая и экономическая ситуация в колониях развивалась настолько быстро, что для того, чтобы колонии и метрополия оставались в рамках одной политической системы, политическая интеграция в той или иной форме была практически неизбежна. Однако парламент не смог понять, что колонии должны быть либо инкорпорированы в политическую систему своей страны, либо получить настолько широкую политическую автономию, что их можно было бы считать независимыми. В результате именно британские ошибки, как в теоретическом осмыслении ситуации, так и в конкретных политических решениях, создали тот материал, на основе которого колонисты формировали свою идентичность и свою концепцию воли народа.
Даже в 1750 году большинство записей об управлении в течение десятилетий после первоначального заселения американских колоний было утеряно. Смертность среди первых поселенцев была очень высокой, и простое выживание было гораздо более приоритетной задачей, чем ведение документации. Кроме того, очень малые размеры этих общин делали ненужным
