Жизнь Маяковского поместилась между "Я поэт - этим и интересен" (только этим! Не заглядывайте за пределы "отстоявшегося словом"!) и "...пожалуйста, не сплетничайте...". Розанов же радостно заявил: интересно все, что я только помыслю и сумею занести на бумагу. И - сплетничайте, сплетничайте! И сам сплетничал в печати со вкусом.

Он не мог органически написать ничего такого, что не стало бы тут же. В момент писания (а не под патиной времени!), литературой. Как царь Мидас едва касался плодов - и они становились золотыми, так Розанов делал литературой как будто помимо воли, даже к собственному изумлению - любой насквозь, до сердцевины бытовой факт, к которому прикасался.

Уплощение культурного слоя и самой литературы сделало наше общество на несколько десятилетий невосприимчивым к слову Розанова, хотя оно впиталось в почву.

Читая сегодня повествование о "русском Ниле", видишь некоторые стрелки, по которым должно направиться дело возрождения нашего общества. Среди прочего это и уважительное "вы", обращенное путешествующим автором к двенадцатилетней девочке, и бережное внимание к ее образу мыслей, ее будущему. Это и то ощущение России и всей страны как своего дома, которое постепенно оживает сегодня - порою и в изломанном каком-то виде, но оживает.

Вернем ли сложность духовной жизни? Ведь именно эта сложность, многослойность, разветвленность ее определяла прочность культурной почвы, которая, повторю, держала все.