Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 211

до распада Советского Союза – газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью на первой полосе под заголовком «В Северной Корее 1990-е годы еще не наступили». Династическая диктатура Ким Ир Сена казалась невосприимчивой к историческим силам, которые подорвали коммунистические государства во многих странах мира. Северная Корея по-прежнему была полностью поглощена поклонением своему «Великому вождю» и возвышением его националистической версии марксизма-ленинизма, известной как чучхе (опора на собственные силы). Сторонние наблюдатели озадаченно взирали на происходящее. С момента прихода к власти в 1948 г. Киму удалось создать одно из самых закрытых и деформированных обществ на Земле – с искалеченной экономикой, скудными урожаями, нехваткой продовольствия и топлива, упадочной тяжелой индустрией и с мегаманиакальной версией тоталитаризма, подобной той, что в Восточной Европе была сметена вместе с кончиной Чаушеску[1659].

Статус страны-изгоя усугубился для Северной Кореи с получением ею символической пощечины со стороны мирового сообщества, когда оно выбрало столицу Южной Кореи местом проведения летних Олимпийских игр 1988 г. Сверкающий, современный Сеул наслаждался возможностью приветствовать весь мир[1660]. И все же Пхеньян вел себя совершенно вызывающе. Чиновники высмеивали капитализм и презрительно отвергали «ошибки», допущенные неполноценными коммунистическими правителями в других странах[1661]. Часто упоминалось решение Советского Союза осенью 1990 г. установить дипломатические отношения с Южной Кореей с 1 января 1991 г. Соблазн отчаянно необходимой экономической помощи со стороны Сеула (около 3 млрд долл.) оказался для Горбачева сильнее, чем идеологическая верность Пхеньяну[1662]. Ким не только обвинил СССР в том, что он встал в один ряд с Америкой и Южной Кореей, продавшись капитализму, но и бросил свою страну, как «изношенную обувь», он даже изобразил это как преднамеренную попытку «свержения социалистического режима в нашей стране». Северная Корея, возмущался он, никогда не капитулирует, как Восточная Европа, и никогда не будет аннексирована Южной Кореей так, как ГДР была поглощена Западной Германией[1663].

Отношения с Москвой достигли самой низкой точки за всю историю. Теперь, когда Ким не мог рассчитывать на советскую поддержку, «опора на собственные силы» приобрела новую актуальность и даже гибкость. В качестве шага, который, казалось, был направлен на то, чтобы остановить растущую изоляцию страны, 29 мая 1991 г. Северная Корея объявила, что подаст заявку на отдельное членство в Организации Объединенных Наций[1664]. Это было равносильно серьезному изменению политики. С момента окончания Корейской войны в 1953 г. Север настаивал на том, что он является истинным правительством всего полуострова. Но теперь, столкнувшись с предупреждениями Москвы о том, что СССР больше не будет использовать свое постоянное место в Совете Безопасности, чтобы наложить вето на заявку Сеула на отдельное, независимое членство, Ким, по-видимому, был вынужден последовать его примеру. Для президента Южной Кореи Ро Дэ У снятие советского вето стало крупной победой в его агрессивном ухаживании за Москвой, используя перспективу корейских кредитов, торговли и инвестиций в качестве приманки. Это было частью того, что Ро назвал своей более широкой «северной политикой», включавшей улучшение отношений со старыми врагами Японией и Китаем, что усилило давление на Пхеньян[1665].

Южнокорейская дипломатия была горячо поддержана Бушем, который пообещал в июле 1991 г.: «Мы намерены активно участвовать в делах Тихого океана», взаимодействуя с Китаем, Россией и Японией. Но, заверил он Ро, «американо-корейские отношения никогда не будут пешкой в каких-либо других отношениях. Они будут стоять на своих собственных ногах»[1666]. Южнокорейский лидер был рад это услышать, но при этом напомнил Бушу, что «в Азиатско-Тихоокеанском регионе у нас пока нет нового международного порядка». Он даже имел неосторожность добавить: «Я воспользуюсь этой возможностью, чтобы настоятельно призвать президента воздержаться от частых поездок в Европу и посещать Азиатско-Тихоокеанский регион»[1667].

Поскольку Пхеньян все больше подвергался остракизму со стороны великих держав, отношения между двумя Кореями начали оттаивать. Обе страны были приняты в ООН 17 сентября 1991 г. Три месяца спустя, 13 декабря 1991 г., Ким и Ро подписали Соглашение о примирении, ненападении, обмене и сотрудничестве, в котором обе стороны пообещали отказаться от применения вооруженной силы друг против друга и заявили, что они официально положат конец Корейской войне. Однако они не дошли до того, чтобы назвать соглашение мирным договором: южнокорейская пресса говорила о «мирном режиме», пришедшем на смену перемирию 1953 г. Хотя соглашение предусматривало переговоры о «поэтапных сокращениях вооружений, включая ликвидацию оружия массового уничтожения и возможностей внезапного нападения», было ясно, что большинство реальных проблем между Севером и Югом этим листком бумаги устранены не были. Но, как заявил один американский дипломат, «это может помочь людям почувствовать себя лучше. И это то, что они могут назвать успехом после года серьезных переговоров»[1668]. В тот же день две Кореи объявили, что они в этом же месяце проведут отдельный раунд переговоров по ядерным вопросам. И вот в канун Нового года они парафировали Совместную декларацию о безъядерном Корейском полуострове, запрещающую производство, владение, хранение, развертывание и применение ядерного оружия[1669].

Фоном для этих драматических шагов стало одностороннее заявление Буша от 27 сентября 1991 г., которым он пригласил Горбачева присоединиться к нему в ликвидации всего тактического ядерного оружия наземного и морского базирования и в избавлении от разделяющихся боеголовок на межконтинентальных баллистических ракетах. Предложение Буша о ядерном разоружении – часть его повестки дня в области безопасности после попытки переворота в Советском Союзе – было согласовано в СНБ тремя неделями ранее. Сокращение арсеналов было способно не только сэкономить деньги (чтобы успокоить налогоплательщиков и избирателей США), но, как надеялись, оно могло укрепить глобальную стабильность в качестве политики мирной подстраховки в условиях быстрого распада СССР. В конце сентября, когда ядро Советского Союза уже едва держалось вместе, Буш верил, что Горбачев все еще в состоянии переломить ситуацию и добиться успеха. «Теперь у нас есть беспрецедентная возможность изменить ядерные доктрины как Соединенных Штатов, так и Советского Союза». Президент добавил, что «Америка должна снова лидировать, как это было всегда, так, как это может только она». Америка должна «вдохновлять на достижение прочного мира»[1670].

Горбачев тепло ответил взаимностью 6 октября. Он смог это сделать после того, как его новые военачальники оказались гораздо более сговорчивыми, чем их предшественники – сторонники путча. Буш, по его словам, выступил с «важной инициативой», которая «достойно продолжает дело, начатое в Рейкьявике» на саммите 1986 г. Действуя таким образом, «мы решительно продвигаем процесс разоружения, тем самым приближаясь к цели, провозглашенной в начале 1986 года, – созданию безъядерного мира, более безопасного и стабильного мира». Буш был доволен настолько, что назвал этой «хорошей новостью для всего мира». Как следствие, США быстро начали вывозить свои

Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 211