в таможенной службе было, очевидно, компромиссом. Его друг Адам Фергюсон выдержал долгие сражения в 1770-е гг. для того, чтобы отправиться в путешествие по Европе и Северной Америке. В целом представители этой группы были убеждены в том, что их признание землевладельческой элитой Шотландии основано на уважении к ним и их персональному опыту, который сам устанавливает определенные рамки для развития общества. Кроме того, сами шотландские интеллектуалы считали связь с континентальными философами необходимым элементом интеллектуального процветания Шотландии, недвусмысленно и вполне обоснованно полагая и себя частью более широкого европейского просветительского движения. Они могли быть довольно глубоко интегрированы в шотландское общество, что давало им возможность называться интеллигенцией, но вместе с тем шотландские просветители не были готовы поступиться своей интеллектуальной независимостью и отождествлением себя с просветительскими философами Франции, Италии или Германии.

Исследование республиканских пристрастий шотландских писателей создает впечатление их некоторой отстраненности от социальных реалий XVIII в. Однако, будучи исключенными из парламентской политики избирательными ограничениями, а порой жизнью вдали от столицы, шотландские интеллектуалы могли принимать участие в важных общественно-политических дискуссиях, не вступая при этом в политическое противостояние. Дистанция, отделявшая центральную власть в Лондоне от Шотландии, давала возможность интеллектуалам инициировать общественные дебаты без обязательной отсылки к правительственным интересам, примером чего является дискуссия о собственной шотландской милиции, которая развернулась в 1760-е гг. и с большей или меньшей интенсивностью продолжалась до 1780-х гг. Хотя акцент в дискуссии было сделан на институциональной проблеме милицейской легислатуры, агитация за нее проводилась активными сторонниками, в состав которых входили умеренные представители образованных слоев, и содержала идею поддержания военных ценностей в модернизирующемся обществе[788].

Но независимость шотландских просветителей, возможно, более важна с точки зрения экономического развития. В отличие от континентальной Европы, где экономическая динамика являлась предметом постоянного внимания и дискуссий в правительствах, создававших специальные комитеты по этому вопросы, в Шотландии проблема обсуждалась добровольными группами, в которых объединялись интеллектуалы и землевладельческие слои, что в свою очередь способствовало созданию нового типа обществ, экономических по своему характеру, подобных Фермерскому клубу Гордона в Абердине, и вырабатывавших практические рекомендации по экономическим улучшениям. Но из тех,

кто проводил специальные аналитические исследования по политической экономии, только бывший якобит сэр Джеймс Стюарт целенаправленно и последовательно обращался к проблеме шотландской экономики. И лишь незначительное число интеллектуалов, возглавляемых неустрашимыми лордом Камом, было готово служить в полуобщественных ассоциациях, основанных для того, чтобы содействовать решению конкретных практических задач, как, например, улучшениям Хайленда. Однако эти незначительные труды по политической экономии применительно к шотландским условиям были востребованы гораздо более широкими слоями местной интеллигенции и землевладельцев, наиболее известные среди которых Джеймс Андерсон и сэр Джон Синклар[789]. Относительная независимость теоретиков, бесспорно, была обусловлена как интеграцией шотландской экономики в единый британский рынок, так и свободой, которую предоставляла правительственная политика. В третьей четверти столетия шотландцы оказались в выгодном положении еще и потому, что экономический прогресс 1760-1770-х гг. имел невиданные масштабы, что было обусловлено успехом сельскохозяйственных преобразований, расширением мануфактурного производства в сельскохозяйственных районах и бумом в прибрежных районах вокруг Глазго. Свободные от непосредственного участия в этом процессе, шотландские просветители не упускали возможности прокомментировать причины и последствия таких явлений в материальной жизни общества.

В трех сферах шотландское просвещение оставило наиболее заметный след – моральная философия, история и политическая экономия. В сфере моральной философии связь шотландских философов с их предшественниками наиболее заметна. С самого начала XVIII в. о морали шотландские философы предпочитали думать в двух направлениях. Одно, академическое, связанное с осмыслением прав и обязанностей граждан, которые развиваются в рамках естественного права. Это направление, уходящее корнями в немецкую интеллектуальную традицию, стало использоваться в шотландских университетах благодаря Гершому Кармихаэлю, регенту университета Глазго с 1694 по 1727 г. и основателю первой кафедры моральной философии. Второе направление в изучении морали в большей степени связано с изучением гражданской добродетели и попыткой толкования классического идеала античного добродетельного гражданства, о котором наиболее полно писал Эндрю Флетчер, в терминах более применимых к обществу, где активно развивается торговля и финансы. В развитии этого направления одна из ведущих ролей принадлежит Фрэнсису Хатчесону, ольстерскому шотландцу, перебравшемуся в Глазго и развившему здесь идеи естественного права.

Особую роль Хатчесон сыграл в судьбе Юма, поскольку, как считают многие исследователи, благодаря его идеям «Юм вошел в свою философию через ворота морали», а вся его философия представляет расширенный вариант идей Хатчесона[790]. Вместе с тем, очевидно, следует признать и то, что это влияние не было односторонним – как Юм, так и Хатчесон были подвержены взаимному воздействию. С другой стороны, между их концепциями существуют и серьезные разногласия, что сделало Хатчесона одним из наиболее серьезных критиков первой и третей книг юмовсого «Трактата о человеческой природе». Эти разногласия, очевидно, могут быть сведены к тому, что Юм был гораздо более скептически, чем его оппонент, настроен в отношении морали и эпистемологии. В равной степени оказал Хатчесон влияние на идеи Адама Смита, который считал его своим учителем.

Несмотря на значительные отличия в моральной философии у различных представителей шотландского Просвещения, что не дает возможности говорить о некой шотландской школе моральной философии, они были едины в том мнении, что это знание должно служить основой для общества, в котором расширяется производство материальных благ. Общий аналитический вопрос, привлекающий внимание всех, заключался в поисках истоков человеческой природы, которые они находили то в социальности, то в добродетели, то в праве. И ответ на этот вопрос, по их мнению, должен был стать достоянием всего общества, а не выражаться исключительно в академических терминах.

История была еще одной отраслью знания, интересовавшей шотландских просветителей. В XVIII веке, после того, как Шотландия вошла в состав Британского государства, интеллектуалы столкнулись с необходимостью объяснить историю англо-шотландских отношений, прошедших долгий путь от кровавых столкновений периода англо-шотландских войн до объединения 1707 г. Дэвид Юм, как и многие его современники, был носителем шотландской идентичности, подвергаемой изменению в соответствии с политическими процессами на Британских островах. Но одновременно он был и тем, кому предстояло объяснить текущий процесс трансформации идентичности и стоять у истоков новой юнионистской традиции, имевшей свои корни и в историческом сознании, и в изменившемся социокультурном контексте.

Шотландское прошлое в этот период подвергалось изучению в двух формах. Первая – это традиционный исторический нарратив. Здесь опять пионером был Дэвид Юм, попытавшийся написать современную и основанную на критике источников «Историю Англии». Политическое послание этого текста начали изучать историки 1960-х гг., а современные исследователи сформулировали новые вопросы этой проблемы[791]. Колин Кид был, пожалуй, первым, кто обратил внимание на очевидный факт