— Не знал…

— Проваливай, — Марк похрустывает шеей. — И шмару свою забери.

Алексей, прижав изуродованную руку к груди, неуклюже встает сначала на колени, а потом поднимается на ноги. Подходит, шаркая ногами, к Ксюше, и затем под ее визг дергает за локоть целой рукой и тащит прочь.

Ксюша спотыкается и мямлит:

— Прости меня… прости… я просто дура… Прости…

— Заткнись! — Алексей грубо и с ненавистью дергает героиню за собой.

Когда дверь за ними закрывается, Марк вновь смотрит на меня:

— Смотри-ка, умеешь молчать, — обнажает зубы в хищной и презрительной улыбке, — сидела, как мышка. Такая тихая, такая милая. Я даже не знал, что ты можешь быть такой. Глаза, как блюдца, — усмехается, — может… с разводом повременим? — его улыбка становится шире и опаснее, — и я просто займусь твоим перевоспитанием?

Меня начинает трясти. Мне в позвоночник будто резко выпустили через толстую иглу жидкий азот, который замораживает костный мозг.

— Возможно, я из тебя воспитаю правильную жену, ведь это ответственность мужа жену учить жизни?

Глава 9. Умоляй

Марк неторопливо закатывает левый рукав рубашки, оголяя напряженные жилистые предплечья.

Был он для меня “ревнусей”, “пусей” и даже иногда “малышом”, а стал незнакомым опасным мужиком, который может перевоспитать меня из тупой курицы с высоким самомнением в забитую тихую жену.

— Марк… — сипло шепчу я.

Ни в коем случае сейчас нельзя повышать на него голос. Он показал мне через сломанные пальцы Алексея, что очень и очень не в духе. Офигеть как не в духе, и если я хочу избежать “перевоспитания”, то надо уже сейчас показать, какая я испуганная милашка.

— Что, дорогая? — Марк закатывает правый рукав своей белоснежной рубашки и в ожидании косится на меня. — Я тебя внимательно слушаю.

Я аж замираю под его острым и холодным взглядом.

— Мы же цивилизованные люди… — сглатываю. — У тебя другая женщина…

Расстегивает пару пуговиц под воротом рубашки.

Когда он энергично и резко встает из глубокого кожаного кресла, я вся вздрагиваю и с трудом сдерживаю в себе желание заползти под бильярдный стол.

Мой Маркуша, которому я покупала глупые новогодние тапки с мордами плюшевых оленей, больше не похож на домашнего уютного мужа, который пьет по утрам кофе из пузатой кружки в форме толстого рыжего кота.

Да, кружку эту я тоже покупала. Она мне показалась забавной.

Господи, что же я за дура-то была, и я ведь приглядела еще один сомнительный подарочек любимому мужу.

Барабанная дробь… подушку-бревно на диван под поясницу. Прикольная такая, забавная.

Я сижу с круглыми глазами, а Марк шагает ко мне. Останавливается и смотрит сверху вниз.

— Если ты так жаждешь развода, моя милая, то… — он усмехается уголками губ, — умоляй.

Он не шутит.

У меня вздрагивают ресницы.

— Я же должен понять, насколько ты серьезна в своих намерениях, — его голос ровный, — женщины ведь такие нелогичные загадки, да? Она может говорить одно, но подразумевать другое. Нет — это да, а да — это нет, а мы, мужики, такие примитивные… Мы же все эти ваши игры не понимаем. Вот ты говоришь, что у меня другая женщина, но а вдруг это крик о твоей любви и желании остаться?

— Это не так… — шепчу я.

Улыбается, выдерживает паузу и прищуривается:

— Я не чувствую твоей искренности. Может, ты все-таки за то, чтобы наша семья сохранилась?

— Нет… Отпусти меня…

— Все еще не чувствую твоего искреннего желания нашего развода. Кажется, ты просто в очередной раз кокетничаешь.

— Марк, зачем ты так…

— Точно кокетничаешь, — его глаза недобро вспыхивают.

— Нет! — в отчаянии взвизгиваю я и прячу лицо в ладонях, — нет… господи… нет… остановись, прошу…

Я подбираю под себя ноги и переношу вес на колени.

— Прошу, — отрываю ладони от лица и поднимаю взгляд на Марка. Выпускаю новые слезы. Кожу щиплет от соли. — Я тебя боюсь… Я хочу развода… Прошу, отпусти…

По телу вновь прокатывается сильная дрожь страха, когда он просовывает большой палец за пряжку ремня и расслабляет руку.

Он наслаждается моментом, и если я затяну свою мольбу о разводе и свободе, то он потребует от меня уже не слов.

Я должна быть жалкой, а не покорной и возбуждающей. Очень тонкая грань, и в случае если мой вздрогнувший голос зацепит его мужское начало, то он не пожалеет меня.

Заставит открыть рот не для жалобных слов.

— Умоляю, Марк, умоляю, — я больше не сдерживаю в себе жалкие громкие всхлипы, ручьи слез, потому что в них мое спасение.

Гордыня, дерзость и сопротивление спровоцируют Марка.

— Это же конец, Марк, — сквозь рыдания говорю я, — дай мне уйти… умоляю…

Его надо удержать в презрении и отвращении ко мне. Только тогда есть шанс вырваться из этого дома.

Он должен увидеть, что я уже сломлена, и что ломать во мне нечего. И учить покорности нет смысла, ведь я приняла его условия и жестокие правила.

— Страшно тебе, мышонок, — тихо и с угрозой говорит он и присаживается передо мной на корточки.

Обхватывает мои запястья и убирает мои руки с лица. Заглядывает с жуткой ухмылкой в глаза. Я позволяю себе громко и отвратительно шмыгнуть. Лучше так, чем потом давится похотью Марка, который не станет сдерживать себя.

— Страшно, значит, — мягко сжимает мою левую ладонь, затем разворачивает ее к себе внутренней стороной.

Задерживаю дыхание, когда он, вглядываясь в мои глаза, начинает мягко массировать мои пальцы начиная с запястья.

— Выдыхай, — он скалится в улыбке, — я женщинам пальчики не трогаю.

А у меня не получается выдохнуть. Я оцепенела в страхе.

Кладет мою ладонь на свою, а затем медленно ее поглаживает, не отрывая взгляда от моего лица:

— Значит, ты уяснила, что я не приветствую никаких скандалов?

Киваю. Хочу вытянуть мою руку из его руки, но он крепко сжимает ее, сердито нахмурившись, и я опять замираю.

Он касается моего безымянного пальца, и в следующее мгновение медленно, миллиметр за миллиметром, стягивает обручальное кольцо, продолжая всматриваться в мои глаза.

— Значит, обещаешь, что будешь умницей-бывшей?

— Да… я тебя поняла… —