— Попроси их вернуть деньги. Или… — она кивает в сторону Руслана тачки. — Платонову предложи. Он, бедный, похудел на общажной еде.

— А я предлагаю тебе, — улыбаюсь этой заботливой заразе.

— Но, Сень, вдруг…

— …как в сказке скрипнула дверь, — смеюсь я, но потом повторяю уже серьезно: — Не обсуждается, Булочка. Я хочу видеть тебя у себя на кровати абсолютно голую, когда вернусь.

— Это будет через месяц, — режет продольно по венам и без того известной инфой. Почти тридцать дней тренировок, переговоров, пробных игр, поиска жилья и так далее. Я, блять, надеюсь, что меня будут загонять до такого состояния, что я ни о чем думать не смогу, иначе подохну от тоски.

— Он быстро пролетит.

Ни хуя.

Ключи у Булочки я так и не забираю, как ни пытается мне их всучить. Почти со злостью — на себя, на нее за то, что появилась в моей жизни так неожиданно, на гребаную Евролигу, что заметили меня — сжимаю пальцами ее затылок, бьюсь губами о ее губы, напоминаю языком, о ком ей думать по ночам придется, пока будет развлекать себя своими руками. Отступаю на шаг так же резко, как напал, иначе это все и правда не закончится никогда. Накидываю на нее капюшон, отступаю и в конце концов сажусь в машину.

— Газуй, — даю команду Русу.

— Может, помашешь зазнобе на прощание? — ерничает он.

— На хер иди, — рычу и в упор смотрю в лобовое, чтобы не расклеиться от вида плачущей Огневой.

После молчаливой поездки Рус паркуется прямо перед входом в аэропорт, открывает багажник, чтобы я забрал чемодан, пожимает мне руку, а потом ржет в голос и толкает к себе, чтобы похлопать по спине и еще умудриться подкинуть меня вверх над землей. Придурок, блин.

— Сука, Громов, ну улыбнись, а то я сейчас тоже слезу пущу.

— Ага, — киваю, потому что улыбаться ни хрена не хочется. Хуево не по-детски. Впервые так. Хочется выть, блять.

— Че думаешь делать?

— С чем?

— С кем.

Я понимаю, о ком он, но что я скажу, если сам ни хера ничего не придумал.

— Я вернусь через месяц.

— На две недели перед Новым годом, чтобы потом свалить в Европу на совсем, — напоминает мне о том, что я и без него знаю. И сразу не хочется лететь никуда. А если и полететь, то завалить первую же игру, чтобы от меня открестились и сослали обратно.

— Не знаю, — говорю растерянно. Я впервые жизни и правда не знаю, чего хочу. Все перевернулось вверх дном. Все, о чем мечтал, теперь не кажется таким лакомым куском, как раньше. Ну буду я играть, ну хотел этого всю жизнь, а на хуя мне это все с дырой в груди? — Присмотри за ней в универе, хорошо?

— Я тебе не нянька, — смеется в ответ Рус, но я знаю, что присмотрит.

А когда через час я спускаюсь по рукаву, чтобы нырнуть прямо в пасть самолета, все равно оборачиваюсь назад, будто Огнева волшебным образом материализуется здесь, в стерильной зоне, куда ее без билета и не пустят даже.

— Можно не стоять посреди прохода? — пиздит на меня какой-то лысый хрен недовольный, толкает плечом, а я даже не хочу в морду ему дать. Даже не отвечаю. Так и смотрю в пустоту, пока стюардесса лично не зовет пройти в салон.

Лишь усевшись в кресло бизнес-класса, меня хоть немного расслабляет. Я вставляю наушники в уши, закрываю глаза, откидываю голову и… все равно вижу Огневу — это уже мания какая-то. И я знаю, что обещал всем написать по прилету. Ей в том числе, чтобы лишний раз душу не травить. Но все равно достаю телефон и пишу контакту «Булочка», что уже скучаю.

Это будут очень долгие тридцать дней.

Глава 48

Тори

Говорят, время лечит. Наглое вранье. Арсения нет почти десять дней, а мне все тяжелее переносить разлуку. И, если откровенно, я почти уверена, что дыра в моей груди за прошедшее с нашего последнего поцелуя время стала больше, а ведь должно быть наоборот, разве нет?

Я думаю о нем постоянно. Доходит до смешного: выбирая йогурт в супермаркете, вдруг размышляю, понравился бы он Арсению или нет, проходя мимо баскетбольных площадок в городе выискиваю глазами его фигуру, хотя знаю наверняка, что не увижу как там, и даже в университете, когда встречаю Руслана или Быкова, невольно смотрю им за спину. Такая глупая.

Мы созваниваемся ежедневно, а когда не можем говорить — закидываем друг друга сообщениями. Чаще, конечно, Арсений пишет мне, потому что я все время боюсь, что могу показаться навязчивой. Для него такой проблемы нет: он спрашивает, что я делаю, просит прислать селфи или бесстыдно пишет, что представляет меня и... Ну понятно, что не крестиком вышивает. Впрочем, я очень сомневаюсь, что у него на самом деле есть время уединиться. Судя по соцсетям, в Черногории у него крайне насыщенная жизнь: с утра до вечера он на тренировках, а в перерывах исследует достопримечательности или зависает с новыми партнерами по команде.

Он такой классный. Сейчас я это понимаю с какой-то удушающей обреченностью. Есть просто хорошие парни, а есть Арсений. В нем все — внешность, характер, интеллект — в идеальной гармонии. Он может сопереживать, он умеет дружить, он всегда приходит на помощь тем, кто для него дорог, оставаясь при этом самим собой — немного наглым, немного надменным, очень самоуверенным. Звездой баскетбола. Отлетевшим мажором. Королем девичьих сердец. С ним всегда классно проводить время — гнать по трассе, зажиматься у плиты в деревенском доме моих родителей, целоваться на глазах у всего универа, спать в обнимку на его кровати. Рядом с ним я ощущаю себя особенной. Проблема только в том, что я ведь самая обыкновенная. И меня не оставляет предчувствие, что это лишь дело времени, когда Арсений тоже это поймет.

— Тори, ты в общежитие? — спрашивает Веня, когда раздается звонок с последней пары.

— Да. Мне надо переодеться для смены в кафе.

— А потом?

Я знаю, о чем он спрашивает. О том, где я сегодня буду ночевать. И мне стыдно, что у него вообще возникает подобный вопрос. А все потому, что силы воли не пользоваться ключами от квартиры Арсения у меня хватило ровно на два дня. На третий я помчалась туда, как сумасшедшая, спасаясь от тоски, и занималась тем, что нюхала его толстовки и листала посты