Вдруг из-за выгородок вынырнула та самая японка. Симпатичная, маленькая, хрупкого сложения.

–  Миз, – обратилась она к Кате. Они там все политкорректные, говорят «миз», чтобы ненароком тебя не обидеть намеком на то, что вдруг ты не замужем. – Мы можем купить кое-что?

–  Все, что угодно. – Катя встала из-за стола и взяла прайс-лист. – Что вас интересует?

Эту фразу она выучила назубок. «Что вы хотите?» – прозвучало бы слишком грубо.

–  Сюда. – Ступая маленькими изящными шажками, японка повела ее в самый дальний отсек, и у Кати сердце замерло от предчувствия. – Вот.

«Та-та-та-там», – пропела в голове у Кати тема судьбы из Пятой симфонии Бетховена. Симпатичная пожилая японка указывала на ее картину. На картину, которая самой Кате очень нравилась. И что теперь делать? Придется продавать.

Она назвала цену: четыре тысячи долларов. Японка в пулеметном ритме посовещалась с мужем. Кажется, она собиралась кому-то эту картину подарить. Кажется, дочери. Или нет, внучке. «Великая дочь» – это же внучка.

Может, они еще и не купят. Все-таки Этери задрала цену.

Но они согласились. Расплатились, разумеется, карточкой: американцы почти отвыкли от наличных.

Еще одна чета после долгих и темпераментных препирательств купила другую картину, не Катину. Катя все оформила, дала им сертификаты на вывоз, и они, слепя ее вспышками фарфоровых американских улыбок, ушли. А Катя позвонила Этери.

–  Фирка, мою картину купили! – доложила она чуть ли не в слезах.

–  Притормози, – отозвался в трубке голос Этери. – Кто купил? Герман?

–  То-то и оно, что не Герман. Герман на работе. Какие-то американцы.

–  Так это же замечательно! Ты чего ревешь, дурища? Выходит на мировой уровень и ревет. Что они купили?

–  «Свечу», – всхлипнула Катя.

–  Ну и прекрасно! Амеры проявили вкус, что для них нехарактерно. А ты чего психуешь?

–  Я не психую. Я хотела «Свечу» Герману показать.

–  Ну и покажешь. Ты сколько раз эту «Свечу» малевала? Да я тебе сегодня же еще одну выкачу. С нарочным пришлю.

–  Тот вариант был самый лучший…

–  Катька, не ной! Тот был бледный, а этот по колеру гораздо теплее. И можешь смело ставить пять тонн баксов. Твой варяг потянет.

–  А может, я захочу ему подарить? – обиделась Катя.

–  А может, кто-то мне пять тонн баксов задолжал? – змеиным голоском парировала Этери. – Чего это ты моими «Свечами» раскидалась? Хочешь подарить – малюй новую и дари. Но чтоб я об этом не знала.

–  Ладно, высылай ту. Да, они еще «Московский дворик» купили. Такой, знаешь, под Брайнина.

–  Надо же, какие продвинутые амеры! Ладно, жди курьера. До связи!

Этери сдержала слово и прислала в галерею курьера с новым вариантом Катиной картины. Катя повесила ее на место купленной. За день в галерею еще пару раз заглядывали посетители, но никто ничего не купил. Зато после шести пришел Герман.

–  Привет! Как дела? – спросил он, целуя ее на пороге.

–  У меня хорошо, две картины продала.

–  Не свои, надеюсь?

–  Одну чужую, другую свою.

–  Как же так! – возмутился Герман. – Мы же договорились: закупаю я.

–  Такого уговора не было. И не волнуйся, та картина тоже была в двух экземплярах. Хочешь посмотреть – иди ищи.

–  Ладно. – Герман засмеялся. – Эй, а мой билет?

–  За особые заслуги пущу тебя зайцем.

–  Нет, это несолидно.

И он выложил на стол очередной полтинник. Катя жестом картежницы, бьющей простого туза козырной шестеркой, выложила поверх полтинника билет и две десятки.

–  Вам на погоны.

Герман засмеялся, и они пошли осматривать новую экспозицию.

–  Ну, это я уже видел, – пренебрежительно заметил он, кивнув в сторону «клееночников».

Катя видела, что он ищет ее картины, и боялась, что не найдет. Герман равнодушно прошел мимо «московских двориков» под Брайнина, хотя среди них были и неплохие, с настроением, и вступил в самый дальний отсек.

–  Вот это твоя? – спросил он, глядя на прелестную акварель с осенним бульваром.

–  Моя.

–  «Было ваше – стало наше!» – насмешливо продекламировал Герман. – Беру. Мне нравится.

Он остановился перед следующей картиной, совершенно не похожей на предыдущую. На фоне темно-синего неба стоял… дом – не дом… Свеча величиной с дом, потому что рядом для масштаба были изображены маленькие человечки. Свеча горела и мягко светилась изнутри, а в середину ее был помещен громадный глаз.

Герман оглянулся на Катю. Она кивнула.

–  Только не спрашивай, что это значит, хорошо? Это фантазия. Я сказки иллюстрировала и вот – навеяло.

–  Мне ужасно нравится. Не знаю почему, но нравится. Красиво. А еще что-нибудь твое есть?

–  Вот, соседняя.

Соседняя картина была абстрактной. Небольшое, узко вытянутое в длину по отношению к высоте полотно, заполненное неправильной формы трапециями – красными, темно-синими, совсем маленькими светло-желтыми с черными контурами.

–  Ты же не рису… э-э-э… не пишешь абстрактных?

–  А тут вдруг захотелось попробовать. Этери говорит, что здесь есть настроение.

–  Можно я куплю все три?

–  Герман, – всполошилась Катя, – зачем тебе все три? Тебе же абстрактная не понравилась!

–  Кто сказал, что не понравилась? Очень даже понравилась. Здесь есть настроение.

–  Попугай.

–  Нет, серьезно. Я бы и сам догадался, что это твоя, просто не ожидал… Они все такие непохожие…

–  Я люблю менять стили.

–  А мне нравятся все твои стили. Так что я беру все.

–  Не хочешь притормозить? Ты хоть подумал, где ты все это повесишь?

–  Вот эту – на работе, – указал Герман на абстрактную картину. – Вот эту, – он кивнул на «Свечу», – дома. А вон ту отвезу родителям. Им понравится.

А вот Кате что-то сильно не нравилось. Она все больше хмурилась и кусала губы.

–  Герман… Это большая сумма. Я не хочу, чтобы ты бросался деньгами… Ты можешь вот так зараз выложить двенадцать тысяч долларов?

–  Для меня это небольшая сумма. Могу себе позволить. «Без всяких бенцев», как говорит один мой знакомый компьютерщик, – улыбнулся Герман, вспомнив Даню Ямпольского.

Катя поняла, что ей его не переспорить.

–  Хорошо, но если ты хочешь подарить акварель родителям, тогда пусть это будет подарок от меня.

–  Третья картина бесплатно? – переспросил Герман. – Нет, не пойдет. Хочешь сделать им подарок? Напиши что-нибудь специально для них. А эту я покупаю.

–  Я же не знаю…

–  Напиши еще одну такую свечку. Можешь? Я знаю, им понравится.

–  Могу… – пожала плечами Катя. – Ладно, у меня к тебе другая просьба. Можешь на время оставить картины здесь? Я повешу наклейки, что они проданы, но пусть еще повисят.