Он кивает, принимая мой приговор.

— Я заслужил это.

— Заслужил. И знаешь что ещё ты заслужил? Одиночество. Пустоту. Сожаления, которые будут грызть тебя до самой смерти. Потому что ты выбрал легкий путь.

— Возможно, ты права.

— Я не права! — срываюсь я снова. — Я не хочу быть права! Я хочу, чтобы ты остался и дрался за нас! Я хочу, чтобы ты показал, что мы того стоим!

— Но я не могу.

— Не можешь или не хочешь?

Он молчит, и это красноречивее любых слов.

— Понятно, — киваю я. — Тогда мы действительно мертвы. И виноват в этом только ты.

Эти слова повисают между нами, как приговор. Руслан отводит глаза, его плечи опускаются. Впервые за всё время нашей войны он выглядит по-настоящему разбитым и обессиленным.

— Да, — соглашается он тихо. — Только я.

Я больше не могу на него смотреть. Поднимаюсь по лестнице, каждая ступенька отдается болью в груди. Наверху слышу, как он идёт в кухню, потом звуки его шагов направляются к входной двери.

Хлопок. Он ушёл.

Я сажусь на верхнюю ступеньку и плачу. Наконец-то плачу по-настоящему — не от злости, не от обиды, а от горя. От понимания того, что всё кончено. Что мужчина, которого я любила, предпочёл сдаться, а не бороться за нашу любовь.

Где-то в глубине души тлеет крошечная искорка надежды. Может, он вернётся? Может, передумает? Может, поймёт, что натворил?

Но я знаю — не вернётся. Руслан Громов принял решение. И ничто, абсолютно ничто не заставит его изменить его.

Мы мертвы. И начинается новая жизнь — без него.

Но внезапно я слышу звук открывающейся двери…

Глава 28: Дай мне шанс нас воскресить

Я сижу на верхней ступеньке, уткнувшись лицом в колени, и плачу. Рыдаю навзрыд, как последняя дура. Всё кончено. Окончательно и бесповоротно. И вдруг слышу как недавно захлопнувшаяся дверь вновь открывается... шаги по лестнице — медленные, неуверенные.

— Злата...

Я поднимаю заплаканное лицо. Руслан стоит на несколько ступеней ниже, смотрит на меня так, как будто видит впервые в жизни.

— Что ты забыл? — всхлипываю я.

Он поднимается выше, садится рядом на ступеньку, берёт мои руки в свои. Руки дрожат — и его, и мои.

— Дай мне шанс нас воскресить, — просит он, и в голосе звучит такая мольба, что у меня перехватывает дыхание.

— Что? — не понимаю я.

— Один шанс. Последний. Я попробую стать другим. Попробую научиться быть мужем, а не просто добытчиком. Попробую научиться говорить о чувствах, а не прятаться за работой.

Я смотрю в его глаза и вижу то, чего не видела месяцы — надежду. Слабую, хрупкую, но настоящую.

— А если не получится? — спрашиваю я…

Уличный свет от фонарей пробивается сквозь кухонные шторы тусклыми серыми полосами. На дворе уже темно, а мы всё сидим за этим проклятым столом, как два измотанных бойца после последнего раунда. Руслан курит уже третью сигарету подряд за последние пол часа — привычка, от которой он отказался лет пять назад. Пепельница переполнена окурками, кофе в наших чашках давно остыл.

— Знаешь, — говорю я, разглядывая узоры на скатерти, — когда-то я думала, что мы сможем всё.

— А теперь? — его голос хрипловатый от усталости и никотина.

— А теперь я не знаю, что думать.

Встаю резко, стул с грохотом отъезжает назад. Руки трясутся — то ли от недосыпа, то ли от всего этого безумия, которое мы творим уже несколько месяцев. Иду к окну, прижимаюсь лбом к холодному стеклу. За окном засыпает наш тихий район — кто-то выгуливает собаку, кто-то ещё торопится домой с работы.

— Злата, — его голос звучит за спиной мягче обычного. — Посмотри на меня.

— Не хочу, — отвечаю я честно. — Боюсь опять поверить в то, чего нет.

— А что, если есть?

Я медленно поворачиваюсь. Руслан сидит, откинувшись на спинку стула, смотрит на меня такими глазами... Господи, когда я последний раз видела в них такую боль? Не злость, не раздражение, не холодное равнодушие — именно боль.

— Что именно есть, Руслан? — спрашиваю я, скрестив руки на груди. Защитная поза, знаю. — Твоя любовь? Твоё раскаяние? Или очередная попытка меня переиграть?

Он вздыхает так глубоко, что я даже здесь слышу, как воздух проходит через его лёгкие.

— Моя любовь никуда не делась. Я просто... — он проводит рукой по волосам, взъерошивая их. — Я просто не умею с ней обращаться. Не умею быть уязвимым.

— Зато умеешь ранить, — огрызаюсь я. — В этом ты мастер.

— Да, умею. И себя, и тебя, и Савелия. — Он встаёт, делает шаг ко мне. — Но я устал от этого, Злата. Устал убивать всё, что мне дорого.

Хочется рассмеяться — или зарыдать. А может, и то, и другое одновременно.

— Ты устал? — голос срывается на визг. — А я что, развлекалась все эти месяцы? Думаешь, мне было легко драться с тобой за каждую крошку уважения?

— Знаю, что не легко, — он уже совсем близко. — Но я не знал, как по-другому.

— Как по-другому что? — отступаю я к окну. — Как по-другому меня бросить? Как по-другому унизить? Как по-другому сделать мне больно? Ты уже перепробовал все способы, Руслан. Что дальше — нож в спину или просто исчезнуть без объяснений?

— Как по-другому сказать, что боюсь.

Эти слова останавливают меня посреди фразы. Руслан Громов боится? Мой железный, непробиваемый муж, который может заставить дрожать подрядчиков одним взглядом?

— Чего ты боишься? — шепчу я.

— Тебя потерять окончательно. — Он делает ещё шаг. — Потерять Савелия. Потерять то, что мы строили двенадцать лет.

— Ты уже это потерял, — отвечаю я жёстко. — В тот день, когда заявил мне о разводе при гостях.

— Не всё.

— Что не всё?

— Твою любовь.

Я молчу. Потому что он прав, проклятый. Потому что, несмотря на всю ненависть, всю боль, всю войну между нами — люблю. До сих пор. И ненавижу себя за это.

— Моя любовь тебе нужна? — спрашиваю я холодно. — Или тебе нужна просто жена, которая будет варить борщи и не задавать лишних вопросов?

— Нужна ты. Настоящая. Со всеми твоими бунтами, истериками и художественными заскоками.

— Издеваешься?

— Никогда не был серьёзнее.

Сердце колотится так, что, кажется, сейчас выпрыгнет из груди. В горле пересохло. А в мозгу творится полная каша — одна половина кричит "не верь ему", другая шепчет "а вдруг на этот раз всё будет по-другому".

— Руслан, — говорю я медленно, — ты понимаешь, что мы уже четыре месяца пытаемся друг друга уничтожить? Что между нами столько дерьма, что его не разгрести и за год?

— Понимаю.

— Понимаешь, что я тебе не доверяю?

— Понимаю.

— Понимаешь, что Савелий от всего этого страдает?

— Понимаю, — его голос дрожит. — И именно поэтому прошу тебя... дай мне шанс всё исправить.

— Ты уже просил шанс. Двенадцать лет назад, когда мы расписывались.

— Тогда я был другим. Молодым, глупым. Думал, что любовь — это просто красивые слова и цветы по праздникам.

— А теперь что думаешь?

Он подходит ещё ближе. Так близко, что я чувствую запах его парфюма, смешанный с дымом сигарет и усталостью.

— Теперь я знаю, что любовь — это работа. Каждый день. Над собой, над отношениями. Это умение слышать, а не просто слушать. Это готовность признать, что ты не прав. Это...

— Красивые слова, — перебиваю я. — Только вот слов у тебя всегда хватало.

— Тогда не словами. Делами.

— Какими именно делами?

Руслан замирает, и я вижу, как в его глазах мелькает что-то похожее на панику. Он не готов к прямому вопросу. Как всегда.

— Я... — начинает он. — Я готов на всё.

— На всё — это не ответ. Это пустая фраза.

— Тогда спрашивай конкретно.

— Готов рассказать мне обо всех своих финансовых махинациях?

— Да.

— Готов отдать мне половину всего имущества без судебных разбирательств?

— Да.

— Готов переехать из этого дома, если я захочу остаться здесь одна?

Пауза. Долгая, тягучая пауза.