Глава 32

Звук ключей в замке раздается в половине одиннадцатого вечера. Павел возвращается со своей "важной встречи с московскими партнерами", и по его походке, по тому, как он бросает ключи на столик в прихожей, я понимаю — произошло что-то значительное. Что-то, что изменит нашу жизнь еще больше, чем она уже изменилась.

Сижу в гостиной с книгой, которую не читаю уже полчаса. Дети спят наверху, дом погружен в привычную вечернюю тишину. Но внутри у меня все напряжено, как струна перед разрывом.

Павел появляется в дверном проеме с таким выражением лица, которое я не видела с самого начала нашей войны. Не злость, не раздражение — удовлетворение. Холодное, полное удовлетворение человека, который только что одержал решающую победу.

— Нам нужно поговорить, — говорит он, проходя в комнату и усаживаясь в кресло напротив.

— Слушаю, — отвечаю, закрывая книгу и готовясь к очередному удару.

— Сегодня состоялось предварительное заседание суда, — начинает он, и в его голосе звучат нотки плохо скрываемого триумфа. — По вопросу определения места жительства детей до окончательного решения.

Сердце останавливается. Предварительное заседание? Но Сергей Леонидович ничего мне не говорил...

— Как предварительное заседание? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Без моего участия? Без моего адвоката?

— С твоим адвокатом, — Павел достает из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. — Но, к сожалению, медицинские заключения о твоем психическом состоянии произвели на судью сильное впечатление.

Медицинские заключения. Те самые поддельные документы, о которых предупреждал Сергей Леонидович. Значит, Павел все-таки решился использовать их в суде.

— И? — выдавливаю я.

— И суд постановил, что до окончательного разрешения спора дети должны проживать с отцом, — он разворачивает бумагу, протягивает мне. — А ты... тебе предписано освободить семейный дом и найти отдельное жилье. Для твоего же блага, понимаешь.

Читаю документ дрожащими руками. Официальная бумага с печатями и подписями. Постановление суда о временном определении места жительства несовершеннолетних детей Федорковой Николь Павловны и Федоркова Даниила Павловича с отцом — Федорковым Павлом Андреевичем. Матери предписано освободить семейное жилье в течение 24 часов для обеспечения стабильной психологической обстановки для детей.

— Завтра утром, — продолжает Павел, наблюдая за моей реакцией, — приедут приставы. Проконтролируют процесс. Ничего личного, просто формальности.

Лист бумаги выпадает из моих рук. Завтра. Завтра я должна покинуть свой дом. Дом, который мы вместе обустраивали тринадцать лет. Дом, где делали первые шаги мои дети, где звучал смех Даниила и музыка Ники. Мой дом.

— Это временно, — добавляет Павел, и в его голосе появляются ноты фальшивого сочувствия. — Пока ты не пройдешь лечение, не докажешь, что можешь обеспечить детям стабильность.

— Какое лечение? — спрашиваю, чувствуя, как внутри все холодеет. — От чего мне лечиться?

— От нервного расстройства, конечно, — он пожимает плечами, словно речь идет о насморке. — Доктор Державин очень подробно расписал твои симптомы. Паранойя, агрессивность, неадекватная реакция на стресс...

Доктор Державин. Человек, которого я никогда не видела, но который якобы наблюдал меня и поставил диагноз. Еще одна ложь в длинной цепи лжи, которой Павел окружил меня в этой войне.

— Ты понимаешь, что делаешь? — встаю я, и мир слегка качается. — Ты отнимаешь у детей мать. Ты разрушаешь их жизнь ради своих амбиций.

— Я защищаю их, — возражает он, тоже поднимаясь. — От неуравновешенной женщины, которая может причинить им вред.

— Я никогда... — начинаю, но он перебивает меня жестом.

— Лена, не делай все еще хуже, — в его голосе появляется предупреждающая нотка. — Дети уже знают, что завтра ты уезжаешь. Я объяснил им, что тебе нужно время подлечиться, прийти в себя. Не стоит устраивать им дополнительную травму.

Дети знают. Он уже сказал моим детям, что их мать "больна" и должна уехать "лечиться". Вероятно, они сейчас лежат в кроватях и плачут, не понимая, что происходит с их семьей.

— Где я должна жить? — спрашиваю, поражаясь собственному спокойствию. Внутри бушует ураган, но голос звучит ровно.

— Это твоя проблема, — отвечает он равнодушно. — Снимешь квартиру, поживешь у матери. Главное — чтобы подальше от детей, пока не решится вопрос с твоим лечением.

Он направляется к выходу из гостиной, останавливается в дверях.

— Ах да, — говорит, обернувшись, — завтра в девять утра приедет Вероника. Поможет детям адаптироваться к новой ситуации. Она хорошо с ними ладит.

Последний удар. Самый болезненный. Вероника придет в мой дом в день моего изгнания. Займет мое место не только в постели Павла, но и в жизни моих детей.

— Павел, — говорю я, и в голосе звучит такая боль, что он даже вздрагивает. — Они мои дети. Мои.

— Были твоими, — отвечает он жестко. — А теперь им нужна здоровая мать. Или хотя бы женщина, способная ею стать.

Он уходит наверх, оставляя меня наедине с обломками моего мира. Сижу в кресле, глядя на документ, валяющийся на полу. Двадцать четыре часа. У меня есть двадцать четыре часа, чтобы попрощаться с жизнью, которую строила тринадцать лет.

Час ночи. Дом спит, только я брожу по комнатам, как призрак. В последний раз трогаю вещи, которые завтра станут недоступными. Семейные фотографии на каминной полке. Книги на стеллаже, которые мы с Павлом покупали вместе в первые годы брака. Пианино Ники, на котором она играла свои первые мелодии.

Поднимаюсь наверх, останавливаюсь у двери детских комнат. Павел спит в нашей спальне — теперь уже его спальне. Я больше не имею права называть ее "нашей".

Тихонько открываю дверь комнаты Даниила. Мой мальчик спит, свернувшись калачиком, обнимая плюшевого медведя. Лицо заплаканное — значит, он плакал перед сном. Конечно, плакал. Восьмилетний ребенок не может понять, почему мама внезапно должна уехать "лечиться".

Сажусь на край кровати, осторожно глажу его по волосам. Он ворочается во сне, бормочет что-то неразборчивое. Может, видит сон, в котором наша семья все еще цела.

— Прости меня, солнышко, — шепчу я, наклоняясь к его уху. — Прости, что не смогла защитить нашу семью. Но я не сдамся. Обещаю тебе — я буду бороться, пока не верну тебя.

Целую его