— Мистер и миссис Петровы, — мягким голосом сказала служанка, протягивая руку, приглашая нас войти.

Николай пропустил меня вперед, положив руку на спину, а сам последовал за мной внутрь. Дверь за нами закрылась, и служанка жестом пригласила нас пройти в гостиную.

Оказавшись у порога, я увидела маму, стоящую у бара и смешивающую напитки, и Клаудию, сидящую на кожаном диване с опущенной головой и руками на коленях. На ней было элегантное платье, которое принято надевать на семейный ужин.

Моя мать услышала, как мы вошли, и оглянулась через плечо, ее улыбка появилась мгновенно, но когда она увидела мой внешний вид, эта приветливость исчезла.

Я не была разодета, как они, — на мне были мягкие леггинсы и кашемировая туника. Но маска светской любезности моей матери вернулась на место, и она поставила свой бокал, после чего полностью развернулась и направилась ко мне.

Она обняла меня, но даже я почувствовала скованность, и в груди поселилась боль от обиды и осознания.

Мой отец снова настраивал мою мать против собственных детей. Я молча поклялась, что никогда не буду такой, никогда не позволю мужчине контролировать мои поступки и мысли, мои чувства, как бы сильно я его ни боялась.

Эти дни прошли.

— Я так рада видеть тебя, Амара.

Я закрыла глаза и выдохнула, желая, чтобы вернулась мать, которую я знала в детстве, та, что не так давно называла меня Воробушком. Женщина, смотревшая на меня, не была матерью, восхищающейся своей дочерью.

Это была женщина, которая смотрела на кого-то, мимо кого могла пройти на улице.

И, Боже, это было больнее, чем все остальное.

Она отстранилась, ее руки обвились вокруг моих плеч, и она улыбнулась мне.

— Замужняя жизнь тебе идет. Ты сияешь.

Я почувствовала румянец на своем лице, когда подумала о том, откуда взялось это «сияние», и это не из-за бракосочетания. И как будто Николай знал, о чем я думаю, рука, которая все еще покоилась на моей спине, сжалась.

Словно мы оба думали о том, чем занимались в частном самолете всего пару часов назад, как он стянул с меня леггинсы, перекинул ноги через подлокотник кожаного кресла и пожирал меня, пока я не кончила дважды.

Я прочистила горло и усилием воли заставила себя не краснеть. Я одарила маму, как я надеялась, вежливой улыбкой.

— Спасибо, — я не знала, что еще сказать. Но, к счастью, она переключила свое внимание на Николая, прервав странную энергию, которая двигалась между нами.

— Мистер Петров, очень приятно.

Он натянуто улыбнулся и сказал:

— О, нет, Фернанда. Зовите меня Николаем. В конце концов, мы теперь одна семья.

Во взгляде моей матери мелькнуло удивление, но было и что-то еще, что-то, что тонко кричало прямо в лицо, что она никогда не будет воспринимать его как семью. Вот это, затуманенная ненависть в ее голубых глазах, напоминало о том, что мой отец смотрит сквозь нее.

Oх, mamma.

Она прочистила горло и наклонила голову.

— Клаудия, — сказала наша мать, и я посмотрела на сестру.

Притворяться, что я не хочу броситься к ней и обнять, было одним из самых трудных поступков в моей жизни. Но я не смогла сохранить эту маску, когда увидела неприятный синяк на ее щеке.

— Клаудия, — прошептала я и оказалась перед ней, даже не успев осознать, что сдвинулась с места. — Что случилось? — Я провела пальцами по ее лицу, боясь коснуться щеки и причинить ей еще больший вред.

— Ничего. Несчастный случай, — заговорила мама, и я стиснула зубы, не отрывая взгляда от сестры.

Несчастный случай.

Я чувствовала, как закипает моя кровь.

— Это сделал отец, — мой голос был таким тихим, что услышала бы только Клаудия. И это был не вопрос.

— Все в порядке, — с трудом прошептала Клаудия, и я поняла, что она не хочет говорить об этом. Но ей и не нужно было.

Наш ублюдок-отец причинил ей боль.

Я протянула руку и ободряюще сжала ее, на губах заиграла легкая улыбка, которая, как я надеялась, говорила о том, что я позабочусь о том, чтобы все было хорошо.

Когда я выдохнула и посмотрела через плечо на Николая, то увидела его сосредоточенный взгляд на мне и напряжённую челюсть. Его взгляд скользнул к Клаудии, и я увидела, как под его челюстью дрогнул мускул, так как он, несомненно, заметил синяк на ее теле.

— Я знаю, Марко упоминал, что хотел бы поговорить с вами, прежде чем мы сядем ужинать, — обратилась мама к Николаю.

Он небрежно засунул руки в карман куртки и с безразличным выражением лица уставился на нее.

— И где же он? Неужели не смог встретить нас у дверей? Он послал вас быть его посыльным?

Хотя я не одобряла, что Николай разговаривает с мамой таким жестким тоном, в тот момент мне было все равно, потому что сестре было больно, а мама явно не видела в этом ничего страшного, называя это «несчастным случаем». Поэтому я не могла найти в себе силы переживать, обиделась ли она. А она явно обиделась, судя по испуганному вздоху.

— Простите, мистер Петров?

Николай натянуто улыбнулся ей.

— Вы меня слышали. Передайте Марко, что мы ждем его здесь. Если ему нужно поговорить со мной, пусть идет в свою гостиную и обращается ко мне сам, а не посылает для этого свою жену.

Лицо моей матери покраснело и заблестело, но она знала, что лучше ничего больше не говорить. Разгладив руками платье, она кивнула, посмотрела на нас с Клаудией и вышла из комнаты. Когда она ушла, я выдохнула, а Клаудия издала легкий смешок.

— Вот дерьмо, — выругалась моя сестра, и я еле удержалась от смеха, услышав ее слова. — Это было, наверное, самое потрясающее, что я когда-либо видела.

Мы больше ничего не сказали, и прошло всего несколько мгновений, прежде чем я услышала тяжелые шаги приближающегося отца и тихий стук маминых каблуков. Я подняла Клаудию с дивана, моя рука по-прежнему была в ее, и мы вместе двинулись к Николаю. И снова мне не было стыдно за то, что Николай поддерживает меня. Я готова принять любого союзника.

Двери гостиной распахнулись, и я почувствовала приступ гнева отца еще до того, как увидела его. Его щеки окрасились в свекольно-красный цвет, а темные глаза сузились, глядя на моего мужа. Моя мать вошла следом за ним, повернулась, чтобы закрыть дверь, а затем отошла в сторону, где могла сцепить руки за спиной и молчать,