— У тебя еще гормональный фон не восстановился до конца, любимая! — чмокает ее в щеку муж. Такие они милые!

— Спасибо за торт, он был прекрасен. И Платон просто чудо-малыш. Какие они славные, детки! — глажу по щечке мальчугана в бежевом слипе, он блаженно щурится и сосет соску.

— Ты меня не теряй! Я Лану домой закину и по делам еще. Буду поздно!

— Хорошо, Леша!

Мы спускаемся в лифте, и я без сил усаживаюсь на пассажирское сидение.

— Что с тобой? — обеспокоенно смотрит на меня приятель. — Ты вся бледная.

— Не знаю. Слабость! — еле шепчу, во рту пересохло, я все покрыта липким, холодным потом. Что со мной? Инсульт? Нервы?

— Попей водички! — протягивает бутылку мужчина. Я делаю пару глотков, и теряю сознание.

Прихожу в себя в небольшой комнатке, голова тяжелая, словно набита опилками. А тело ломит, будто ногами пинали. С трудом разлепив веки, осматриваюсь по сторонам.

Я сижу привязанная к стулу, руки и ноги связаны скотчем. Не знаю, сколько прошло времени, но они явно начинают неметь. В комнате царит полумрак, окна завешаны жалюзи, сквозь которые пробивается тусклый свет. По стенам я вижу очертания постеров, их много. Они буквально с потолка до пола. Присмотревшись, я угадываю в них свои черты. Да, так и есть. Это я. В углу я вижу свою картонную фигуру в полный рост. Я участвовала в рекламной акции с чипсами, и в каждом супермаркете стоял бумажный макет. В воздухе витает аромат затхлости и натопленной печи.

В рот мне вставлена какая-то мерзкая тряпка, судя по стягивающим ощущениям на коже, сверху приклеена липкая лента.

— Помогите! — пытаюсь крикнуть я, но из меня вырывается лишь невнятное мычание. Где я, и что происходит, черт возьми?

Справа слышу скрип отворяющейся двери, и тяжелые шаги.

— Очнулась? — слышу до боли знакомый голос.

Поворачиваю голову и распахиваю от глаза. Леха! Мой давний приятель, и он совершенно не в себе. В полумраке вижу, как он стоит, покачиваясь на месте, не сводит с меня глаз.

— Ну, разумеется, очнулась. Я ведь все верно рассчитал! — хрипло хохочет он, зажигая советскую настольную лампу, добавляя в помещение немного света. — Почти два часа в отключи была.

Я подпрыгиваю на стуле, тараща глаза. Командую взглядом, чтоб развязал меня. Руки уже ломит в области плеч.

— Хочешь, чтоб развязал тебя? — подходит поближе, и наклоняется к моему лицу. Я киваю головой, как китайский болванчик. Странно, но ужаса нет. Скорее, непонимание ситуации. — Не, милая моя. Не развяжу.

Я собираю бровки домиком и умоляюще смотрю.

— Кляп достану, ладно. Поговорим, и приступим! — резко дергает край скотча и отлепляет от кожи лица. Щеки буквально щиплет от раздражения, языком выталкиваю мерзкую тряпку.

— Ты что творишь, Леш? Фильмов пересмотрел?

— Леша! — передразнивает меня, а затем, сплевывая на пол, усаживается в кресло напротив. Расставив широко ноги, упирается локтями и липко осматривает меня с ног до головы.

— Развяжи меня!

— И не подумаю. А будешь орать, обратно кляп засуну, поняла?

— Что тебе надо от меня? — выдыхаю я, судорожно соображая, как отсюда свалить.

— Тебя надо! — ухмыляется он.

— Я всегда рядом, Лех. Развяжи меня, пожалуйста.

— Дура, какая же ты дура! Ничего не поняла за столько лет.

С этими словами стрелой подлетает ко мне, и, больно взяв за подбородок поднимает мое лицо. Глаза настолько безумные, что у меня начинается паника. Он не шутит.

— Я любил тебя, так сильно, как никто никогда не полюбит. А ты не видела меня, не замечала никогда. Я для тебя — веселый толстый парень, Леха-звукарь.

Наклоняется ниже и облизывает лицо от уха до уха, оставляя противный мокрый след. Затем накручивает на кулак волосы, и резко дергает голову вбок.

— Ай! — пищу я. — Больно!

— Сейчас, моя любимая, потерпи. Скоро будешь умолять меня о пощаде. Это только начало! — шипит мне в ухо, а потом проводит языком по ушной раковине, опускается ниже, к шее, тяжело дыша.

— Лех, прекрати сейчас же. Не смешно, правда! — шепчу я, вне себя от страха. Его подменили, или он сошел с ума? Лихорадочно пытаюсь понять, где мы. Судя по всему, это деревенский дом. У подруги детства Юльки Конопской, была дача. Там пахло один в один также.

— Конечно не смешно. Все очень и очень серьезно! — отрывается от моей шеи, проникая руками под футболку. Смотрит пристально в лицо, скаля зубы, как заведенный шарит под лифчиком, судорожно выкручивая соски. Меня буквально прошибает от омерзения. Вспышками вспыхивают воспоминания о том, как меня чуть не изнасиловал Немоляев. Тогда меня спас Саша, а сегодня кто? Никто!

Словно услышав мои мысли, мучитель продолжает.

— Сегодня никто за тобой не придет, Света. Я отключил твой телефон, охрана сидит в твоем подъезде и ждет тебя. Но не дождется. Мы поиграем вместе. Вдоволь натрахаю и сожгу этот дом вместе с тобой. Не жалко. Он бабушкин, все равно мы здесь жить не собирались! И тебя не жалко. Не моя — значит, ничья.

— Помогите! — что есть мочи верещу я. — Кто-нибудь, пожалуйста!

Соловьев резко отскакивает, и наотмашь бьет по лицу. По-видимому, разбивает губу, потому что рот наполняется металлическим вкусом.

— Ты совсем умом ебанулся? — кричу я. — Отпусти меня сейчас же. Тебя найдут!

— Заткнись, сука! — истерически орет он, и в этот раз мне прилетает удар по уху. Я дергаюсь от боли, морщась от оглушительного звона и боли. Леха поднимает с пола тряпку, и засовывает обратно. Затем берет со стола скотч и залепляет мой рот. Я, выпучив глаза как рыба, испуганно мычу.

— Так-то лучше, милая! — переводя дух, усаживается обратно. Улыбается, и на секунду превращается в того милого пухлячка, которым он являлся долгие годы. — Ты хочешь узнать, зачем ты здесь? Как ты всю жизнь страдала от неразделенной любви, так и я, Лана. Ты не замечала меня. Я влюбился в тебя еще в караоке. Еще бы, как тебя можно было не заметить? Но ты уже тогда была недосягаемая. Яркая, горячая, но не моя. Всегда не моя. Сначала этот Волков вертелся рядом, а потом в Морозова этого влюбилась по уши. Что ты в нем нашла вообще? Он ведь шаблонный военный. Шаг вправо, шаг влево —