Сажусь за стол и кружку чая беру, будто могу ею прикрыться. Не отвечаю. Только смотрю в окно, на тени от деревьев. Чернов оперативно мне встречу организовал. Ольке соврала и поехала. а так бы она меня из дома не выпустила! А сейчас… смысла скрывать нет. и мне катастрофически “срочно надо” поделиться с кем-то, хоть с одной живой душой тем, что во мне сейчас намешано.

— Вика! Дура ты такая! — Оля срывается. — Ты недавно родила, ты всё ещё приходишь в себя, ты и так вся на грани, а ты едешь встречаться с ней?! С этой... сукой?! Решила со срывом в больничку опять загреметь? И так молоко пропало.

Я вздыхаю. Медленно. На груди будто камень лежит и я никак не могу его спихнуть. .

— Мне нужно было, Оль. Мне нужно было посмотреть ей в глаза. Услышать. Понять.

— Что понять?! — она садится рядом, шумно опускаясь на стул. — Что она больная?! Мы это и так знали. А теперь ты ещё и с её бредом на сердце останешься. Что нового тебе эта гнида могла рассказать?

Я поворачиваюсь к ней. Вижу — она злится. Но под злостью страх и паника. Настоящие. Мы как одна семья, настолько близки, особенно сейчас.

— Она сказала... — начинаю тихо. — Сказала, что я заняла место Даши. Что не должна была счастливо жить с чужим мужчиной. Что если бы Алиса делала всё, что она говорила, Макс бы спал с ней. И жил бы с ней. Меня бы вышвырнул.

Оля молчит. Я вижу, как сжимается её челюсть.

— Я спросила — знал ли об этом Макс. Она рассмеялась и сказала: «Конечно знал. Не поделился с тобой? Значит, хотел, чтобы ты страдала. Потому что он всё ещё любит Дашку, сука такая».

Я не выдерживаю. Пальцы дрожат, губы подрагивают.

— Врёт она всё. Она больная. Она... — Оля вдруг обрывается, смотрит на меня. — Вика, ну ты же знаешь. Ты же знаешь, что Макс никогда бы...

Я киваю. Слёзы подступают. Горят в глазах.

— Знаю... Но всё равно болит. Даже если знаешь. Даже если веришь. Болит.

Оля берёт мою руку, сжимает крепко.

— Ты как струна, натянутая. Всё время. Сколько можно?! Поплачь. Выпусти из себя хоть что-то. Ты ж сама не святая, ты живая!

Я не отвечаю. Только слёзы сами катятся по щекам. И я плачу. Тихо. С горечью, что сидит где-то внутри уже давно. Плачу за всё. За то, что было. За то, что могло не случиться. За то, чего боюсь. И такая горькая правда, глупая и пагубная… она же жизнь мою разрушила. Семью мою. Сын мой от женщин бежит. Муж мой вбольнице и каким он будет завтра, я боюсь думать. Хотя очень жду когда он откроет свои глаза и… молюсь, чтобы меня узнал.

Ведь, если бы Маша не рассказала мне все, то… я уже знала, давно, что простила Макса. Что для меня не важно, что было тогда. Важно то, что сейчас. И то, что без него я жить не смогу… не будет красок и цветов. Не будет моего тыла, моего дома. Души.

— Я просто хочу, чтобы он проснулся... — шепчу. — Чтобы всё было как раньше. Чтобы я могла снова дышать...

Оля гладит меня по голове, как ребёнка. И ничего не говорит. Только молчит рядом. Рядом с моей болью. И этого — достаточно.

— Перемелится- мука будет. Спи. За Надей я присмотрю. Завтра важный день. Волк твой проснется.

Девочки, история Волковых практически подошла к завершению. Осталось буквально пара глав.

И я спешу Вас пригласить в мою новинку, в соавторстве с Яной Мосар. Вдруг кто не увидел оповещение? Кстати, история частично основана на реальных событиях. Ссылка на книгу:

https:// /shrt/9BgW

Глава 51.

Макс

Темнота. Она тянется бесконечно. Будто я упал в чернильное море, где нет ни дна, ни верха. Но сквозь вязкую тьму вдруг пробивается тонкий свет. Где-то вдалеке — голос. Один, потом другой. Звук булькает, словно под водой. Я пытаюсь нащупать его, ухватиться, выбраться…

Что-то липкое на губах. Сухость. Пустота. Боль — далёкая, будто я в чужом теле. Но я чувствую её. Она не уходит. Значит, я жив.

— Пациент приходит в сознание, готовьте кардиомонитор, проверьте зрачки.

Голоса. Женский и мужской. Один чёткий, другой как будто под водой. Врачебные. Сдержанные. Как в фильмах. Я бы и рад сказать, что это сон. Но нет. Это не сон.

Я пытаюсь открыть глаза, но веки будто налиты свинцом. Мгновение, усилие – и проблеск. Яркий свет слепит, заставляет зажмуриться. Но потом – силуэт. Фигура в белом халате. Вторая. Третья. Голоса становятся ближе.

— Максим, вы меня слышите?

Максим. Это я. Я... Я здесь.

— Если слышите, сожмите мою руку. Вот так. Отлично. Хорошо.

Я сжимаю. Неуверенно, но сжимаю. Ладонь чужая. Твёрдая и теплая.

— Скажите, как вас зовут?

Я хочу сказать, но в горле пустыня. Только хрип. Пытаюсь снова. Слово. Моё имя. Оно всплывает из глубин.

— М… Макс…

— Отлично. А сейчас — в каком вы городе?

Город… Москва. Или…

— Москва… — губы трескаются, каждое слово — ножом по горлу.

— Отлично. Максим, какой сегодня год?

Год… 2025… Или?.. Нет, точно — 2025.

— Две… тысяча… двадцать… пятый.

Голоса рядом одобрительные. Кто-то хлопает по плечу.

— Он стабилен. Сознание чистое. Отличная динамика.

Но мне плевать. Я не их ищу. Я… где она? Где она?..

Я поворачиваю голову. С трудом. Мышцы шеи будто сделаны из бетона. Простреливает боль спину. Холодок под лопаткой. Дыхание сбивается. Паника подступает.

— Вика… — шепчу. — Где… Вика…

Врач кивает кому-то. Дверь открывается. И в следующую секунду весь мир становится настоящим. Потому что она входит.

Вика.

Бледная. Измождённая. Но живая. Родная. Её глаза – два океана. И они полны слёз.

— Макс… — её голос дрожит, и она бросается к кровати, хватает меня за руку. — Ты… ты вернулся. Ты слышишь меня? Видишь?

Я вижу. Конечно, вижу. Хочу ответить, но вместо этого просто смотрю. Улыбаюсь, как могу.

— Прости… — шепчу. — Заставил… ждать.

Её пальцы сжимают мою ладонь.