Вопросы, которые я никогда не задам. Вопросы, на которые я боюсь услышать ответы.

Я стираю все, что набрала. Делаю глубокий-глубокий вдох.

Нужно быть… камнем. Нужно быть холодной. Как он.

Поэтому вместо кучи идиотских вопросов, набираю всего одно слово: «Пожалуйста».

Нажимаю «отправить».

Руки дрожат, ладони вспотели так, что телефон едва не выскальзывает из рук. На всякий случай выключаю экран и бросаю его обратно в сумку, как будто это змея, которая может меня укусить.

— Крис, что случилось? — Лори мягко берет меня за локоть. — Авдеев?

Киваю.

— Вы… поссорились? — замечаю, как аккуратно она подбирает формулировки.

— Нет, он просто… поблагодарил за подарок.

Мне импульсивно снова хочется все-таки задать ему все те вопросы.

И миллион вдогонку.

Наверное, я в моменте как никогда близка к этому, но Лори успевает раньше — берет меня за руку и решительно тянет ко входу в ТЦ.

— Давай его купим?

— Что? Кого?

— Тот костюмчик, на который ты слюни пускала минуту назад, — обрывает она, посмеиваясь как мисс Беззаботность. — Мы должны его купить. Прямо сейчас.

Она буквально затаскивает меня в этот сияющий, пахнущий деньгами храм роскоши. Мы сворачиваем направо. Бутик детской люксовой одежды встречает нас мягким светом, тихой музыкой и консультантом с безупречной улыбкой.

Тот самый костюмчик висит на маленьком манекене. Белый с голубыми странными принтами под винтаж, из мягчайшего кашемира. Крошечные штанишки, кофточка с капюшоном и кучей маленьких, очень деликатных деталей. Он такой… нежный. Такой идеальный, что одного прикосновения достаточно, чтобы понять — выпустить его обратно из рук будет невыносимо сложно.

В груди что-то сжимается.

— Он такой…, - шепчу я, чувствуя, как глупо увлажняются глаза, — миленький.

— То, что нужно для маленького стиляги, — подмигивает Лори. — Берем.

— Лори, он, наверное, стоит, как крыло самолета, — сопротивляюсь ее попытке утащить меня к касе. — У меня нет таких денег.

Это правда. Мой «золотой парашют» — моя неприкосновенная святыня. А картами Вадима я не пользовалась и не собираюсь.

Лори замирает только на мгновение. Вижу в зеленых глазах вопрос, который она не задает.

Просто как будто что-то для себя фиксирует. Знает — помнит — что я рассказывала про «волшебный пластик для Барби» которым я тоже не пользовалась.

— Глупости, — Лори подзывает консультанта. — Я заплачу. Считай это подарком от тети Лори.

— Нет, — упрямо мотаю головой. — Я не могу.

— Кристина…

— Нет.

Мы стоим посреди этого бутика, и я чувствую, как во мне просыпается упрямство.

То самое, тарановское.

Я не буду брать у нее деньги. И у чертового Авдеева — тоже не буду.

Я вообще ни от кого не буду зависеть.

Еще раз смотрю на ценник. Цифра, конечно, заоблачная. Но… не смертельная. Я могу себе это позволить. Один раз.

— Я куплю его сама, — говорю, доставая из сумки свою карту.

Лори сначала немного хмурится, а потом на ее лице появляется гордая, теплая улыбка.

Больше она не пытается меня переубедить.

Я расплачиваюсь. И когда консультант упаковывает крошечный костюмчик в фирменную белую коробку, перевязывая ее серой лентой, я чувствую странный, пьянящий укол гордости.

Я могу. Я сама могу купить своему сыну костюмчик от Dior. Я не немощная. Я не попрошайка. Я — его мать. И я могу о нем позаботиться.

Я же — Таранова. Я выплыву. Выгрызу. Все вывезу, ради своего маленького Авдеева.

Когда выходим из бутика, я с такой гордостью несу фирменный пакет, будто у меня в руках знамя победителя.

И в этот момент, поддавшись внезапному, безрассудному порыву, достаю телефон. Открываю фото кашемирового чуда, которое сделала в витрине, прикрепляю к сообщению. Пальцы сами набирают текст. Дерзкий. Провокационный.

Я: Надеюсь, ты ничего не имеешь против Dior на твоем сыне.

Нажимаю «отправить» и замираю, ожидая… чего? Реакции? Ответа? Чего угодно.

И он приходит почти мгновенно: «Нет, не имею».

Я выдыхаю. Ищу взглядом Лори, но она уже возле ларька с мороженным — пробует модные в этом сезоне вкусы: клубника с пармезаном и лосось с кунжутом. Я тоже заценила — кажется, если бы лизала замороженный бок форели, ощущения был бы примерно те же.

Телефон снова вибрирует. И снова — входящее от Авдеева: «Покажешь остальное?»

Я хмурюсь. Что это? Допрос? Контроль? Искренний интерес?

«Я больше ничего не купила», — печатаю я.

«Почему?» — приходит еще один молниеносный короткий, прямой и абсолютно непонятный вопрос.

Почему?

Потому что я не твоя содержанка? Потому что я не хочу тратить твои деньги? Потому что я хочу сохранить хотя бы остатки гордости? Потому что, чтобы ты там себе не думал, я могу позаботиться о своем ребенке?

Я не знаю, что ему ответить, поэтому просто убираю телефон в сумку и обещаю себе больше никогда-никогда не поддаваться импульсам. Очевидно, любой наш разговор, даже на самую нейтральную тему, неизбежно скатится к чему-то подобному.

Мы с Лори гуляем еще примерно час, прощаемся у Оперного, и договариваемся созвониться вечером. Я смотрю вслед, пока ее фигура не растворяется в толпе, и чувствую укол острого, почти невыносимого одиночества.

Они улетают завтра утром.

А я… я останусь одна в своей клетке.

По дороге домой, пока молчаливый как удав Виктор, везет меня домой, раз сто достаю и проверяю телефон. Даю себе обещание больше не дергаться, но нарушаю его примерно в ту же минуту, как даю.

Перечитываю нашу короткую, обрывистую переписку.

Сухие обрывочные фразы — «спасибо», «пожалуйста», «не против».

И последнее Авдеевское, повисшее в воздухе «Почему?».

Я так и не ответила. Просто не смогла, потому что не нашла слов. А может, просто испугалась.

Ловлю себя на том, что жду.

Жду, что он напишет снова. Что повторит свой вопрос. Что… проявит хоть какой-то интерес, докопается — он же всегда докапывается. Презираю себя за эту слабость, и глупую сопливую девичью надежду. Запрещаю себе ждать. Но все равно жду.

Дома тишина давит на уши. Без Галины Петровны и даже без горничной, которая до сих пор жутко бесит своим мельтешением перед глазами, квартира кажется еще более пустой и безжизненной. Я брожу из комнаты в комнату, не находя себе места. Включаю музыку, потом выключаю. Открываю книгу, но не могу сосредоточиться на строчках.

Проклятое «Почему?» прилипчиво пульсирует в висках.

Не выдержав, хватаю сумку и еду в гончарную студию. Свое единственное убежище. Где у меня есть ощущение хоть какого-то контроля над собственной жизнью. Два часа сижу за гончарным кругом, и руки сами, почти без моего участия, лепят маленькую, пузатую супницу. Для сына. Я полностью ухожу