— Нет, — поднимает на меня глаза. — Её Вера забрала, ты не против? Я разрешил. Если беспокоишься, съезжу заберу сейчас.

— Нет, — улыбнувшись, присаживаюсь на стул напротив. — Если Настя с Верой, то мне совершенно не о чём беспокоиться.

Семён в ответ тоже улыбается. Мы замолкаем и просто смотрим друг на друга. Без слов. Нам надо. Это кажется важным — вот так смотреть в глаза.

Я протягиваю руку и мягко кладу пальцы на его. Семён смотрит на наши руки и сглатывает.

— Прости, — шепчу, ощущая, как горло начинает сдавливать, а слёзы снова подкатывают, но я чувствую, что должна сказать ему это. Должна, потому что… потому что мне есть за что просить прощения. — Прости меня, Семён. За всё. За то, что сбежала тогда на эмоциях, что поверила твоей матери, а не тебе. Прости, что не сказала про Настю. Прости, что пыталась её увезти…

— Василина…

— Прости за то, что не верила в тебя. В нас. Во что угодно верила, но не в нас. Это моя самая большая ошибка. Мой извечный страх — остаться одной. И словно в насмешку, именно это я и выбрала. Прости меня, за это, Семён.

Дышать становится на удивление легче. Будто что-то, что сдавливало в груди много лет, начало рассасываться.

— И ты прости меня, Василина, — сжимает мои пальцы крепче. — Прости, что позволил себе поверить, что выбрала не меня. Что не искал так, как должен был. Что все эти годы была одна. Что не смог убедить доверять мне, и ты от страха решала проблемы, как могла. Прости меня, Василина, за то, что тебе было безопаснее выбрать одиночество, чем меня.

Мы снова замолкаем. И в этой тишине что-то происходит. Рождается нечто новое, сильное, мощное, уверенное и несокрушимое.

Чувство.

Оно восстаёт, перерождается. Распахивает с силой крылья, наполняя их воздухом.

Любовь.

Это любовь. Наша с Семёном. Крепкая, реальная, неоспоримая.

Она заполняет нас обоих, сносит любые преграды и сомнения, накрывает, отгораживая от всего мира. Придаёт уверенности друг в друге, смывает все сомнения, как волна уносит с песчаного берега всё лишнее, ненужное, оставляя лишь мягкую золотую бархатистость.

— Иди ко мне, моя Адамовна, — его губы трогает мягкая улыбка, а я будто всю жизнь ждала этого приглашения.

Сажусь ему на колени, и чувствую, как нас обоих начинает охватывать жар. Он струится по венам, распаляя всё больше и больше. Когда наши души соединились, тела требуют того же, и мы не имеем ни сил, ни желания им отказать.

Ладони Семёна ложатся мне на шею и медленно ползут по плечам, сдвигая полы халата, пока не обнажают до пояса. Соски тут же сжимаются под его голодным взглядом.

Я привстаю, но лишь затем, чтобы перебросить одну ногу ему через бедра и оказаться лицом к лицу. Глаза в глаза.

Мне тоже нужно видеть его обнажённым. Хочется до безумия. Поэтому отвечаю зеркально, медленно расстёгивая его рубашку и сталкивая её с плеч. Веду пальцами по коже плеч, впитывая его, проникаясь им. Наслаждаясь им.

Он прижимает меня к себя, заключает в объятия.

Так хорошо… Кожа к коже. Тесно. Душа к душе. Сердце к сердцу, которые начинают биться в унисон.

И столько нежности в этом, что можно задохнуться. Поэтому мне срочно нужен его кислород, его дыхание, и я, обхватив голову Семёна руками, припадаю к его губам.

Не могу, не способна отпустить. Нет сил перестать. Будто от его губ сейчас зависит моё дыхание и моя жизнь. И ему приходится, не разрывая поцелуя, избавить нас обоих от одежды. Сложная задача, но Семён справляется.

Я чувствую его эрекцию своей промежностью. Так горячо. Кожа огнём горит. Невероятно. Хочу скорее его в себя, плоть требовательно ноет, но он не спешит. Тянет удовольствие, ласкает меня пальцами.

А у меня уже терпения нет. Я начинаю двигаться понемногу, тереться о его член. Влажно очень — это я изнемогаю.

— Пожалуйста, — шепчу, почти стону, прикусывая мочку его уха, и довольно отмечаю, как кожа на его спине тут же покрывается мурашками под моими пальцами. — Ты нужен мне, Семён. Прямо сейчас. Всегда нужен…

— Почему? — сжимает мою талию крепче, прижимая плотно, но пресекая мои движения. — Почему нужен, Василина?

Мучитель.

Истязатель.

Потому что я хочу тебя, Бамблби.

Потому что ты нужен мне.

Потому что я без тебя не могу, сколько бы не пыталась.

Потому что…

— Я люблю тебя… — выдыхаю, и уже через мгновение он заполняет всю меня. — Люблю-люблю-люблю!

Признаться оказалось не страшно. Сложно, будто наизнанку вывернуться пришлось, но оказалось совсем не страшно. И так нужно! Так важно!

— И я тебя, — внезапно резкий толчок, вынуждающий вскрикнуть. — И я тебя! Люблю. — ещё один и ещё. — Люблю, Василина. И больше никуда не отпущу. Ты меня поняла?

— Поняла.

— Точно? — ещё толчок, глубокий и сильный.

— Точно! Никуда! Не отпускай меня, прошу, никогда и никуда! — почти кричу, но мне это так нужно!

Он сжимает мою талию крепче, насаживая на себя до упора и начинает двигаться без остановки. Уже не так резко, плавнее, мягче, но точно даёт понять, что я теперь его. Целиком и полностью. Без остатка. Без выбора, потому что я его уже сделала.

44

Семён

Мама сидит возле кафе на уличной площадке. На встречу согласилась сразу, совсем не удивилась и даже ответила с неким превосходством.

Мама-мама…

— Привет, мам, — присаживаюсь напротив за столик и киваю девушке в окошке сделать кофе.

— Здравствуй, Сёма.

Мать держится как всегда с достоинством. Выглядит идеально. И как всегда от неё веет холодом.

В который раз в голове заводится шарманка: по какой такой причине, за какие грехи в прошлой жизни мне в матери досталась именно эта женщина? Почему для неё так важно властвовать над своими детьми и делать это посредством боли. Она ведь понимает, что причиняет нам боль. Не может не понимать.

Я смотрю на неё, а думаю о Насте. Я скорее себе руку отгрызу, чем по своей воле причиню ей страдания. Я когда вижу в её глазах грусть, меня на куски рвёт — так хочется в пыль рассыпаться, но сделать так, чтобы она улыбнулась. Я