– А это и не важно, Стас. Важно лишь то, что она тебе очень нужна. И ты готов платить.

– И сколько же, по-твоему, она стоит?

– Гораздо больше, чем ты мне дал.

Упаковываю Соньку в тёплый комбез, надеваю ботиночки.

– Сташевский, что не ясно? Я – мать. Законная мать! А ты сейчас нарушаешь закон!

– Ты ведь с Борисовым в Барселоне отжигала, да? Слушай, ну крайне интересные кадры я нарыл, когда взломал его систему. Какой-то белый порошок, вечеринки… Чем вы там баловались, м? А ваши оргии? Ммм… Уверен, суду будет интересно. А Борисов-то как обрадуется, когда я обнародую всё это с твоего айпи адреса… Как будешь перед ним оправдываться?

От лица Марьяны стремительно отливает краска.

– Ты блефуешь, – шепчет она. Дыхание рваное, тяжёлое.

– Хочешь проверить? – Достаю телефон и включаю запись нашего разговора.

Всё-всё записалось.

Она хватается за стену, глаза бегают по комнате.

– Марьяна, у меня хватит и денег, и связей сделать так, чтобы суд приобщил эту запись к делу. А с переводом десяти миллионов на твой счёт от моего имени ты, Марьяна, попадаешь под статью о торговле детьми. И я тебе ой, как не завидую. Потому что таких, как ты, в женских колониях не любят, – поджимаю скорбно губы. – Детки – это святое для женщины. И ты на святое посягнула самым недальновидным и грязным образом.

Делаю драматичную паузу, чтобы дать ей осознать последствия.

– Расклад таков: либо ты сейчас подписываешь отказ от Сони по собственному желанию, либо я иду в суд. В России тебя объявят в розыск, но я добрый дядя и дам тебе фору, чтобы ты укатила из страны. Однако и там тебе не будет жизни – ведь там до тебя обязательно дотянется Борисов.

Из внутреннего кармана пальто достаю уже заверенные нотариусом документы и ручку. Кладу на низкий журнальный столик.

– Выбор за тобой. Хоть раз в жизни подумай головой.

Марьяна впадает в натуральный ступор. Не двигается и, кажется, даже не дышит.

Глаза затуманены. Бледные губы мелко подрагивают.

Она переводит потерянный взгляд на Соньку, что так неистовой ищет защиты и тепла, вжимаясь в моё плечо носом.

Лицо Марьяны перекашивает от брезгливости и презрения.

– Я никогда её не любила и не полюблю. Если бы не Варя, я бы не рожала её вообще.

– Подписывай.

Марьяна прикрывает на секунду глаза, садится на диван. Сгребает когтистой дрожащей рукой ручку, ставит размашистую подпись на нескольких листах.

Забираю документы.

– Бери её и уходи.

– Так и сделаю. Жди повестки в суд от органов опеки. С этой секунды ты больше не её мать. А если снова подойдёшь к моей семье, я исполню всё то, что обещал.

Марьяна отворачивается.

Подбородок трясётся, по щекам катятся крупные слёзы.

Нет, это не слёзы боли от того, что у неё отобрали дочь.

Это слёзы разочарования, ведь нажиться на ребёнке не получилось.

Выхожу из квартиры.

Выдыхаю с облегчением, даже не пытаясь скрыть того, насколько выкачал из меня силы этот диалог.

Это сложно.

Видеть, как собственная мать с таким хладнокровием и безразличием отказывается от собственного дитя.

Моя мать, вероятно, была такой же.

И спасибо всем богам за то, что она сделала то, что сделала. Ведь она дала мне возможность стать тем, кем я стал.

А Сонька… Сонька теперь в надёжных руках и под моей защитой.

– Ну что, принцесса, поехали к твоей настоящей мамочке? Она ждёт тебя…

В машине я аккуратно усаживаю Соню в детское кресло. Она уже не плачет – напротив, детский ротик растягивается в улыбке, обнажая белоснежный зубик и… И ещё один, только проклюнувшийся.

Вот Варя обрадуется!

Сажусь за руль.

Мотор рычит, машина трогается.

В кармане коротко вибрирует телефон.

Достаю.

Сообщение из лаборатории…

Глава 40

Варя.

Сижу на кухне, нервно отбиваю пальцами по холодной столешнице. И этот неровный ритм помогает мне держаться, не взорваться. Пытаюсь заставить разум отвлечься на что-то иное, не такое разрушительное и ядовитое, как чувство потери, которое я переживаю и через которое прокручиваю сама себя каждую мучительно долгую секунду без Сони.

Тёма стоит рядом, будто надзиратель, и не сводит с меня глаз.

Предпринимаю очередную попытку встать, но он тут же делает шаг вперёд, заслоняя выход из кухни своим нескладным подростковым телом.

– Тёма, это не смешно, – шиплю я, пытаясь пройти.

– Стас сказал, чтобы я тебя никуда не выпускал!

– Мне в туалет надо, – рявкаю, но чувствую, что слёзы подкатывают к глазам. – Вы с ума сошли со своим Стасом! Что вы предлагаете? Сидеть тут сложа руки и ждать? А Соня у Марьяны! Ты хоть представляешь, как она с ней обращается? Я не удивлюсь, если она даже не покормила её!

И мне страшно! Страшно до жути представлять, что моя малышка там совсем одна. Кричит, плачет и не понимает, почему никто не приходит на её зов.

Наверное, она жутко разочарована во мне.

Чего уж… Я тоже разочарована.

Горло перехватывает, дыхание сбивается.

Чувствую, как внутри всё снова разгоняется по этим ржавым рельсам. Я сама себя накручиваю до слёз и истерики, но ничего сделать не могу.

Чёрт возьми, как тут не плакать? Всё это слишком – слишком страшно, слишком несправедливо.

Я просто в отчаянии!

Тёма подходит к плите, снимает закипевший чайник. В большой стакан кидает пакетик ромашкового чая, заливает кипятком и ставит передо мной.

С детской обидой отодвигаю стакан, едва не опрокидывая.

– Я больше не могу пить эту ромашку! – Рыдаю, вытирая лицо рукавом растянутого кардигана. – Ты понимаешь? Она мне не помогает!

Тёма тяжело вздыхает.

– Командир, я не знаю, что ещё сделать. Нам надо ждать, – с мудростью и серьёзностью. – Ждать и верить Стасу.

– Верить? – Горько усмехаюсь. – Я уже и так слишком многим верила. Посмотри, к чему это привело!

В дверь звонят. Тёма мгновенно напрягается.

– Сиди здесь. Не двигайся, – бросает строго, грозит пальцем и выскакивает в коридор.

Не проходит и пары секунд, как я слышу его радостный вопль:

– Соня! Варька, скорей, Соня приехала!

Не чувствуя ног, срываюсь с места и бегу! Едва не влетаю в дверной косяк лбом. Буксую на крутом повороте.

Я почти не вижу ничего перед собой то ли