Повисает еще одна долгая пауза, прежде чем его голос звучит ближе.

— Заболела? Похоже на грипп?

— Мне кажется, хуже, — хриплю я. — Моя процедура… что-то не так.

Удар в стену.

— Черт.

Я не могу понять, беспокоится ли он о моем здоровье или о нашем плане побега. Я едва могу двигаться, не говоря уже о том, чтобы приставать к Роджеру. Я уже потерпела неудачу, и теперь мое состояние ухудшается с каждой минутой.

— Я… замерзаю, — говорю я ему, щелкая зубами. — Высокая температура. И живот… болит. Тупая боль и тошнота. Кажется, меня сейчас стошнит.

— Черт побери. — Проклятие вырывается хриплым шепотом сквозь стиснутые зубы.

Я хочу верить, что ему не все равно.

Что он беспокоится обо мне.

В голове крутятся бесплодные фантазии и грезы наяву. Если бы мы сбежали, поддерживали бы мы связь? Стали бы мы ежемесячно встречаться за чашкой кофе или пересекаться за обедом в милых кафе?

О чем бы мы говорили?

Нас объединяет только стена, безумец и куча общих травм — совсем не тот фундамент, на котором вырастают длительные дружеские отношения.

И тогда я задаюсь вопросом, сможем ли мы когда-нибудь стать… кем-то большим.

На мгновение меня охватывает чувство вины, слезы застилают глаза, физическое и эмоциональное потрясение разрушает меня изнутри.

Я никогда не представляла себе жизни без него.

Без Джаспера.

Айзек врывается в мои мысли.

— Как ты обычно чувствуешь себя после процедуры?

Его голос звучит откуда-то издалека, как далекое эхо, доносимое ветром.

— Немного болит. Небольшие спазмы, не сильнее менструальных. Но сейчас… — Я пытаюсь отдышаться, как будто воздуха недостаточно, и ветер уносит и его. — Боль намного сильнее. Я не могу перестать дрожать. Такое ощущение, что… я умираю. — Я беспомощно всхлипываю. — Ты можешь себе представить? Все эти годы я выживала в лапах извращенных серийных убийц, и меня прикончит какая-то дурацкая инфекция.

— Нет. — Он бьет по стене, причем, похоже, обеими руками. — К черту это. Этого не будет.

— Ты бы скучал по мне?

Глупый вопрос, совершенно бессмысленный. И все же глупая улыбка появляется на моих губах, когда я смотрю на потолок, наблюдая, как он расплывается и движется, превращаясь в усеянную звездами галактику. Мне кажется, я слышу смех. Детей. Моя мама рядом со мной, убирает мои слипшиеся от пота волосы, кормит меня супом с ложечки.

Скучает ли мама по мне?

Эллисон? Коллеги?

Безликие поклонники и фанаты?

Я представляю, сколько людей отписались от моих аккаунтов в социальных сетях, потому что я больше не актуальна. Меня больше нет. Не знаю, почему, но эта мысль мучительна. Отдается болью в сердце.

Всю свою жизнь я думала, что самое страшное чувство — это когда тебя ненавидят, осуждают, презирают — просто за то, что ты существуешь. Но теперь я знаю, что предпочла бы все это.

Худшее, что есть на свете, — это быть забытым.

Я сворачиваюсь калачиком и поворачиваюсь лицом к стене, ожидая ответа Айзека. Он молчит, и боль только усиливается.

— Тебе не обязательно что-то говорить, — бормочу я, не уверенная, что он вообще меня слышит. — Не думаю, что от твоего ответа мне станет легче. В ушах у меня раздается тихий гул. Океанские волны. — Никто меня не ищет. И я не ожидаю, что тебе будет не все равно.

— М-м-м, — бормочет он. — Звучит так, будто ты сдаешься.

— А почему бы и нет? Мир считает меня мертвой. Я больше не имею значения.

— Да кого, черт возьми, волнует, что думает мир? Они не имеют никакого отношения к тебе. Просто посторонние, — говорит он. — Твоя ценность не определяется внешней оценкой. Это чушь собачья.

— Ты не должен…

Он бьет ладонью по стене между нами. Сильно.

— Ты все еще имеешь значение.

У меня перехватывает дыхание. Я сжимаю переднюю часть ночной рубашки и закрываю глаза.

— Я просто думаю… я чувствую, что…

— Нет. К черту все, что ты собираешься сказать. — Еще два удара. — Ты. Имеешь. Значение.

— Айзек…

— Тебя зовут Эверли Кросс, и ты, черт возьми, имеешь значение. Поверь в это. Признай это. И начни бороться, как ты умеешь это делать.

Мне хочется плакать.

Его тон суров, но от его слов у меня внутри становится мягко и тепло. Возможно, дело в лихорадке, но я думаю, что в нем.

Все мои силы уходят на то, чтобы поднять руку и прижать ладонь к стене.

— Я не считала тебя человеком… способным подбодрить.

Он ворчит.

— По-моему, я достаточно умен, чтобы понимать, что мои шансы на выживание зависят от хмурой соседки.

Вялая улыбка появляется на моих губах.

— Странный способ сказать, что я тебе нравлюсь.

Его тон смягчается, опровергая его слова.

— Я терплю тебя.

— Да… — Мои глаза снова закрываются, инфекция забирает меня. — Я тоже терплю тебя, Айзек.

Прежде чем я полностью погружаюсь в лихорадочный сон, дверь в мою комнату открывается. Я с трудом открываю глаза и смотрю на огромную фигуру, стоящую передо мной. Две фигуры? Нет… только одна. Мое зрение подводит меня, в глазах двоится.

Я сглатываю наждачную бумагу в горле.

— Роджер?

Он ворчит.

— Завтрак.

— Я… я больна. Ты можешь… — Я зачем-то тянусь к нему, но все, что я делаю, это соскальзываю с матраса. Голова раскалывается, тело болит. Когда я приподнимаюсь, моя рука скользит под подушку в поисках опоры.

И вот тогда я нащупываю его. Я вспоминаю.

Я должна это сделать.

Прямо сейчас.

Роджер идет ко мне с расплывающейся тарелкой, и звук его шагов по плитке смешивается с ощущением проволоки, обвитой пряжей, скользящей в моей ладони. Я обхватываю ее рукой, приподнимаюсь и падаю на кровать.

— Роджер… пожалуйста. — Я сжимаю браслет, сердце колотится под ребрами. — Мне нужно лекарство.

Еще одно ворчание пещерного человека.

— Ты выживешь.

— Нет. Это серьезно. Что-то пошло не так… с моей процедурой.

Сомневаясь, Роджер смотрит на меня глазами-бусинками, его лысая голова превращается в две головы, затем снова в одну. Я не могу его прочитать. Его лицо ничего не выражает, но он все еще здесь.

Я поднимаю ослабевшую руку, наш драгоценный план побега зажат в кулаке.

— Ты можешь… помочь мне сесть? — Он видит, что я не притворяюсь. Мне действительно плохо — я потею, дрожу и обессилена. Моя кожа горячая и покрасневшая, и я могу только представить, как сейчас выгляжу.

— Пожалуйста. Ты мне… нужен.

Невыносимо произносить эти слова, но гнить в этой камере еще хуже.

Айзек молчит.

Он слушает, ждет, безмолвно умоляет как-то передать этот браслет.

Мое сердце колотится от избытка адреналина, напоминая о том, что я все еще