— Что же ты хочешь, Щербинский? — огрызнулся.

Старый дурак.

Пока я ехал сюда с Олесей рассуждал о том, стоит ли пощадить мужчину в возрасте, дать ему шанс на осознание тех ошибок, которые он допустил, возможность задуматься о судьбах, покалеченных из-за его судейских решений. Я хотел дать ему такой шанс. Но не буду.

Ведь он никому не дал.

Ни моей сестре, убийца мужа которой сейчас развлекается где-то во Франции и бог еще знает чью жизнь заберет после очередной попойки.

Ни семье Евдокимовых, чей сын сел в тюрьму ошибочно обвиненный в нарушении техники безопасности на строительной площадке, повлекшей за собой смерть нескольких рабочих и двух случайных прохожих. Зато директор фирмы, осознанно заплативший за некачественное оборудование, продолжал строить дома.

Ни Зое Карповой — девочке, которая теперь живет с бабушкой на ее нищенскую пенсию, ведь у нее больше нет мамы. Та умерла во время операции на столе у известного в городе хирурга. Операция — всегда риск, но пропавшие записи и несвязные показание медперсонала, несколько явных признаков врачебной ошибки. Нет — профессор не виновен, даже если в ту ночь на дежурстве выпил.

— В этом рюкзаке, который у меня за спиной — две папки.

— Красная и синяя?

— Не тренируйте свой сарказм, судья. Вам не идет.

Я покачал головой и достал те самые папки. Черная и белая. Да уж — еще более драматично.

— В черной собраны доказательства всех ваших преступлений. Начиная от самого первого и незначительного дела о дорожном правонарушении, заканчивая крупными разбирательствами в отношении чиновников, спортсменов, их детей, жен, любовниц и, даже, — я листал страницу за страницей, — да… мамы одной из любовниц. Здесь ваши подписи, ваши решения и совершенно наглядные несостыковки в делах, которые вы проворачивали с Макаровым, Васильевым, майором Соколовым и остальными причастными. В прокуратуре на некоторых из них давно лежат увесистые папки, готовые в любую удобную минуту быть пущенными в дело. Они просто искали недостающий пазл, и я могу помочь им его найти.

Владимир Маркович остервенело вырвал черный пластик у меня из рук и вытащил наружу его содержимое. Быстро, почти бегло просматривая список своих “достижений” он качал головой. Сильнее и сильнее.

— Ты ничего не сможешь доказать, — прошипел сквозь зубы, хотя сам все прекрасно понимал.

— Смогу.

— Ты поэтому забрался между ног моей дочери? Чтобы до меня добраться?

— Я бы справился и без Олеси.

Это тоже было правдой.

Возможно, что для всех было бы лучше, чтобы наши пути не пересекались. Чтобы Макаров не был настолько тупым и не позволил жене застать его с любовницей за изменой, а потом прошел через публичное унижение, лишение лицензии юриста, потерю всего имущества, имени, репутации.

Мне было бы все равно на чувства его жены и дочери Федорова.

Проблема в том, что эта девочка оказалась не испорченной и жадной до денег стервой. Она словно сорняк в их саду, смогла выжить, пробиться сквозь асфальт и потянутся к солнцу. Поломаная, опустошенная, но с невероятным желанием жить так, как хочет она сама.

Даже если поняла это слишком поздно.

— Что во второй папке?

— Облегченный вариант наказания.

— Разве ты не должен меня шантажировать и предложить отпустить в ответ на какую-нибудь значимую услугу?

— Разве вы не должны умолять меня не пускать все это, — я указал пальцем на черный прямоугольник в его руках, — в ход.

— Ты можешь никогда не покинуть пределы Италии, — Федоров постарался придать голосу нотку злобы.

Я расхохотался. Он производил впечатление возможно садовника, больше тракториста, с натяжкой — престарелого винодела, но никак не мафиози.

— Оставьте свои угрозы для более личных фантазий и игрищ с местными проститутками, если их это впечатляет или у вас еще останутся деньги на подобные услуги. — Я протянул ему белую папку. — Здесь пакет документов на продажу винодельни со всеми активами, землей, производством и складами. Все финансовые операции, которые вы смогли протащить через этот райский уголок и закопать на счетах Мальты, Швейцарии и Кипра — пускай у вас остаются, на достойную старость, но все, что находится в обороте — будет при фирме.

— Я никогда это не подпишу, — Федоров бледнеет. — Это превратит мое существование здесь практически… в ничто. Большая часть денег…

— Я знаю. Но у вас нет времени на размышления, Владимир Маркович. Выбор очень прост: тюрьма или свобода. Денег вы лишитесь в любом случае.

Мужчина еще некоторое время смотрел то на меня, то на бумаги в своих руках, то по сторонам, словно ища поддержку у безразлично спешащих по своим делам итальянцев. Как и любые прохожие они мало обращали внимания на двух незнакомцев, разговаривающих на чужом для них языке.

— Сколько у меня есть времени на принятие решения?

— Время вышло, — коротко ответил, протянув Федорову ручку. — И есть только один шанс. Распишитесь там, где стоят закладки.

Это заняло три минуты. Целых сто восемьдесят секунд. Федоров не прочитал условия, не вникал в подробности и не особо интересовался кому достанутся все эти деньги. Мне? Его жене? Дочери? Какая разница, лишь бы не усугубить свой радикулит на тюремных нарах. До чего же жалкими бывают люди.

Мне все еще сложно было в это поверить.

— Вот, держи. Забирай мою дочь и проваливайте. Чтобы я больше вас никогда не видел!

Как раз в этот момент перед нами застыла Леся с телефоном в руке.

— Звонила мама. Руслана арестовали.

Глава 47

Олеся.

Как только папа и Толя вышли за дверь я почувствовала невероятную легкость.

Словно наш диалог походил на медленную пытку. И вот он исчез из поля зрения и ребра перестало сдавливать, а руки дрожать. Последний раз нечто подобное я почувствовала, когда проснулась после операции. Было легко. Страшно из-за неизвестности, но легко, потому что самое ужасное испытание осталось позади.

Сейчас также.

С папой мы никогда не были особо близки. Он не катал меня зимой на санках, а летом не брал на рыбалку. Не угощал пивом тайком от мамы, когда смотрел футбол. Он в принципе его не смотрел и считал это спортом для тупых необразованных мужланов.

Несмотря на все эти “не” он все же был моим папой, я