— Сними это дерьмо, — рычу я.

Она совсем не впечатлена. — Нет.

Неправильный ответ. — Я серьезно, Лейкин. Сними это на хрен, или я с тебя это сорву.

Уголок ее рта слегка приподнимается, и она скрещивает руки на груди. — Мой напиток пролился, а это значит, что если я сниму это, то буквально останусь сидеть здесь в лифчике. Это действительно то, чего ты хочешь?

Черт. В ее словах есть смысл. Но это не значит, что я просто буду стоять рядом и позволять ей выглядеть так, будто она принадлежит ему. Это произойдет только через мой труп.

Сойдя со льда, я подхожу к своему шкафчику и беру запасную джерси, которая у меня там висит. Я крепко сжимаю ее, снова распахиваю дверь и подношу к Лейкин, передавая ей, когда отхожу в сторону от трибун.

Ее брови хмурятся, когда она поднимает ее и смотрит на обратную сторону. — Нет. Абсолютно нет. Ты не предъявишь на меня никаких прав или что бы ты там ни пытался сделать. Принеси мне что-нибудь из вещей Кэма.

Да, этого не произойдет. — Это или бюстгальтер, и ты может быть и напористая, но ты не из тех, кто занимается самоуничижением.

Она бросает на меня взгляд, который соперничает с тем, что был у нее в магазине серфинга. — Ты мудак, ты знаешь это?

— Ага, — отвечаю я. — И я рад, что ты это поняла. А теперь ненавидь меня, сколько хочешь, но сними его гребаную джерси.

У нее нет ни малейшего шанса продолжить спор, когда я ухожу и возвращаюсь на лед. И когда я снова смотрю на нее, она, может быть, и злится, но она делает это, с моим номером на своей спине.

Начинается третий период, и вскоре я снова оказываюсь лицом к лицу с чуваком, который, должно быть, сегодня хочет умереть, если судить по ухмылке на его лице. Мы находимся в их зоне, и у нас есть шанс забить снова, если игра пойдет так, как нам хотелось бы. Но пока мы ждем, когда шайба упадет, он просто ничего не может с собой поделать.

— Ты думаешь, я не трахну ее, пока на ней твоя джерси? — спрашивает он, и его ухмылка становится самодовольной. — Не волнуйся. Я обязательно дам тебе знать, как ощущается ее киска.

Это не моя вина.

Мои действия не принадлежат мне.

И то, как моя клюшка летит ему в лицо, рассекая кожу возле уголка его глаза, — это не то, за что кто-либо когда-либо получит от меня извинения. Честно говоря, ему повезло, что это все, что я сделал.

Его перчатка мгновенно закрывает ему глаз, и прежде чем я успеваю продолжить атаку, судья встает между нами и удерживает меня.

— Иди, проверь это, — кричит ему судья, а затем поворачивается ко мне. — Хорошая работа, крутой парень. Тебя только что вышвырнули из игры.

Может быть, таков был его план. В конце концов, единственный шанс, который у них есть на победу, — это избавиться от одного из наших лучших игроков. Меня бы не удивило, если бы после последнего периода они решили сыграть грязно. Возможно, я сыграл ему на руку, но к черту все это.

Оно того стоило.

Я отталкиваю от себя руки судьи и ухожу со льда. Тренер качает головой, когда я прохожу мимо, но не делает ничего, чтобы помешать мне зайти в раздевалку. Каждый человек в моей команде знает, что сейчас не время пытаться заговорить со мной.

Моя кровь все еще кипит, когда дверь за мной закрывается. Я срываю свой шлем и швыряю его через всю комнату, без сомнения, поцарапав его и заставив меня нуждаться в новом. К черту оставаться здесь до конца игры. У ребят все под контролем. Лучшее, что я могу сделать для всех прямо сейчас, — это убраться отсюда к чертовой матери.

Я сажусь на скамейку и снимаю коньки, хладнокровно гадая, достаточно ли остры лезвия, чтобы перерезать парню горло.

Да, как я и сказал…

Мне нужно убраться подальше от этого места.

Мне удается снять форму, и я натягиваю джинсы, когда слышу, как открывается дверь. Все мое тело замирает, мне даже не нужно смотреть, чтобы понять, кто это.

Напряжения, которое вибрирует между нами, достаточно, чтобы понять это.

— Ты не хочешь рассказать мне, что это было? — спрашивает она.

Я отказываюсь смотреть на нее. — Это хоккей. Драки случаются постоянно.

Единственный способ выбраться из этой комнаты, не сделав чего-то еще, о чем я неизбежно пожалею позже, — это вести себя так, будто это было не из-за нее, хотя мы оба знаем, что это не так. Назовите это правдоподобным отрицанием.

— А джерси?

Я усмехаюсь. — Ты не можешь надеть джерси команды соперника на одну из наших игр. Не позволяй этому забивать себе голову.

Она издает смешок, не веря ни единому слову, слетающему с моих губ. — А как насчет этого?

Наконец, обернувшись, я вижу, что она держит в руках тот же маленький листок бумаги, что и раньше, с нацарапанным на нем номером его телефона.

— Ты хочешь сказать, что это не имеет к этому никакого отношения?

Я опускаю голову и усмехаюсь, зная, что сейчас я ни черта не могу сделать. Моральный компас, который она велела мне засунуть себе в задницу, вылетает в трубу, и нигде не найти ни грамма самоконтроля.

Меня больше ничто не остановит.

— Ты действительно думаешь, что он — то, что тебе нужно? — спрашиваю я низким голосом, медленно подходя к ней. — Ты думаешь, он может заставить тебя чувствовать то же, что и я? Заставит все твое тело дрожать, когда ты кончаешь?

Ее горло вздрагивает, когда она сглатывает, но она не осмеливается произнести ни слова. Все, что она может сделать, это смотреть на меня в ответ, когда я подхожу к ней. Достав зажигалку из кармана, я ни на секунду не отвожу от нее взгляда, поджигая бумагу.

Когда тепло достигает ее пальцев, она отпускает его и смотрит, как он падает на пол, превращаясь в пепел, сгорая на кафеле. Я беру ее за подбородок большим и указательным пальцами и возвращаю ее пристальный взгляд к себе.

— Он не может, и я даже не позволю ему попытаться. — Я удерживаю ее на месте, приближаясь, пока мои губы не оказываются прямо