Она постепенно возвращала себе боевой настрой. Страх никуда не делся, но он отступил, уступив место жёсткой, холодной решимости. Она почти поверила, что может так продолжать — работать, бороться, держать дистанцию с Артёмом, сохраняя этот хрупкий, новый баланс между делом и чувством.
Всё рухнуло в пятницу вечером.
Дверь пекарни распахнулась с такой силой, что она ударилась о стену. На пороге стоял Илья. Он был без пальто, в дорогом костюме, и его лицо искажала не просто злость, а ярость.
— Поздравляю, — прошипел он, обращаясь к Але, которая замерла с противнем горячего хлеба в руках. — Хорошо провернула дело с арендой. И адвоката себе подобрала… дорогого.
Артём, сидевший за своим столом, медленно поднялся. Его движения были плавными, но в воздухе запахло озоном перед грозой.
— Молчанов, здесь не место для сцен, — холодно сказал он.
— Я не с тобой разговариваю, пацан! — отрезал Илья, не отрывая взгляда от Али. — Ты думаешь, какая-то бумажка из риелторской конторы что-то изменит? Ты думаешь, этот мальчик на побегушках тебе поможет? — Он сделал шаг вперёд. Аля инстинктивно отступила.
— Соня — моя дочь. И она останется со мной. Ты неудачница, Аля. Была и останешься. Все твои попытки испечь себе счастливую жизнь — просто жалкое зрелище.
В этот момент Артём оказался между ними. Он не толкал Илью, просто встал так близко, что тот вынужден был отступить.
— Выйди, — тихо сказал Артём. И в его тихом голосе было столько ледяной угрозы, что даже Илья на секунду опешил. — Пока я вежливо прошу.
Илья окинул их обоих взглядом, полным ненависти, фыркнул и, бросив на прощание “ Увидимся в суде, дорогая ”, развернулся и ушёл, хлопнув дверью.
Тишина, наступившая после его ухода, была оглушительной. Аля стояла, всё ещё сжимая в дрожащих руках противень. Вся её хлипкая уверенность разлетелась в прах от одного его появления. Его слова, как ядовитые стрелы, впились в самое сердце. Неудачница. Жалкое зрелище.
Противень выскользнул из её рук и с грохотом упал на пол. Горячие булочки покатились по бетону. Она не двинулась с места, просто смотрела на них, чувствуя, как её захлёстывает волна стыда и бессилия.
— Аля… — Артём подошёл к ней.
— Не трогай меня! — она отшатнулась, закрывая лицо руками. Ей было стыдно. Стыдно за свой страх, за свою слабость, за то, что он видел, как Илья унижает её.
Но он не послушался. Он мягко, но настойчиво разжал её пальцы и отвёл её руки от лица.
— Смотри на меня, — приказал он тихо. — Он ошибся. Ты слышишь? Он совершил огромную ошибку, придя сюда.
В его глазах не было ни жалости, ни сочувствия. В них горел холодный, ясный огонь. Огонь, который растопил лёд внутри неё.
— Я не могу… — её голос сорвался. — Я не выдержу ещё одного такого удара…
— Выдержишь. Потому что ты не одна.
Его пальцы сжали её запястья, не больно, а твёрдо, приковывая к реальности. Дыхание их смешалось, короткое, прерывистое — её, ровное и глубокое — его. Напряжение, копившееся неделями — с момента первого поцелуя, через ночь доверия, через утро после — достигло точки кипения. Оно витало в воздухе, густое, сладкое и опасное.
Он не целовал её. Он смотрел ей в глаза, и в его взгляде был вопрос и обещание одновременно.
— Я не хочу быть сильной, — прошептала она, и это была чистая правда. Она устала быть сильной.
— Тогда не будь, — его голос был низким, хриплым. — Просто будь со мной.
Артем не стал ждать её ответа. Он взял её за руку и повёл к выходу. Аля не сопротивлялась. Он усадил её в машину, сам сел за руль и резко тронулся с места. Они молчали всю дорогу. Аля смотрела в окно и после очередного поворота поняла, что Артем вёз её не к её безликой квартире, а к себе.
Его дом оказался таким, каким она его и представляла — современный лофт с панорамными окнами, минималистичной мебелью и идеальной чистотой. Но здесь пахло не стерильностью, а им — кожей, кофе, его одеколоном.
Дверь закрылась. И всё сдерживаемое неделями напряжение вырвалось наружу. Не было нежности их первой ночи — это была страстная, отчаянная, испепеляющая буря.
— Я не могу больше это сдерживать, — прошептал он, прижимая её к стене, и его губы обрушились на её шею, жадно, без церемоний.
— И не надо, — задыхаясь, ответила она, впиваясь пальцами в его волосы, срывая с него свитер. Ей нужна была эта близость, нужна была эта потеря себя. Чтобы забыть. Чтобы чувствовать.
Аля не думала ни о Илье, ни о суде, ни о долге. Существовал только Артем — его руки на её коже, его губы на её губах, его тело, прижимающее её к прохладной стене, а потом к мягкому ковру. Это было падением в бездну, потерей контроля, и она отдавалась этому с наслаждением, кричала от освобождения.
Одежда падала на пол, их тела сливались в порывистом, почти отчаянном танце. Он поднял её, прижал к прохладному стеклу панорамного окна, и она, не в силах сдержать стон, впилась ногтями в его плечи. Не было ни стыда, ни сомнений. Была только плоть, жар и всепоглощающая потребность быть как можно ближе.
— Ты так прекрасна, — хрипло проговорил он, срываясь с губ, когда они, сплетённые, рухнули на мягкий ковёр. — Я так долго хотел тебя.
— Я тоже, — призналась она, глядя ему в глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме чистой, обнажённой правды. — Боялась, но очень хотела.
Эти слова сорвали с него последние оковы. В его глазах вспыхнула та самая искра, что предвещает не конец бури, а её новый, еще более яростный вихрь.
— Не надо больше бояться, — его голос прозвучал низко и с хрипотцой, пока он сметал с дивана бархатную подушку. — Ничего.
Его прикосновения были властными, требовательными, её ответ — таким же яростным. Когда тишину комнаты снова нарушило лишь их прерывистое дыхание, казалось, наступила передышка. Но едва Артём оторвался от её губ, его взгляд, тёмный и полный неутолённой жажды, снова выжег в ней всё до тла. Того единственного раза оказалось каплей в пустыне — он не смог сдержаться.
— Ещё, — хрипло прошептал он, и это было не просьбой, а признанием, против которого у неё не было защиты. — Мне мало.
И снова его руки и его губы нашли её, но теперь уже без первоначальной стремительности, с новой, животрепещущей осознанностью. Он изучал её тело, как карту, заново открывая каждую линию, каждый изгиб, и Аля снова тонула, отдаваясь нарастающей волне.
Позже, когда их тела наконец отделились друг от друга, он поднялся, налил ей стакан воды из кувшина на тумбочке и протянул.
— Жарко? — его голос был хриплым от страсти, но в глазах плескалась улыбка.
— Ты спалил меня дотла, — выдохнула она, принимая стакан. Вода показалась ужасно вкусной.
— Это я ещё только разжег, — парировал он, и Аля не сдержала смешка, лёгкого, счастливого, который давно не звучал в этих стенах.
Он поймал звук её смеха, как драгоценность, наклонился и поцеловал её — нежно, почти благоговейно. Но нежность была обманчива. Едва его губы коснулись её, как снова вспыхнула та же неистовая искра. Ладонь, лежавшая у неё на талии, сжалась, а другой рукой он погрузил пальцы в её волосы. Поцелуй углубился, стал жарче, требовательнее.
— Чёрт, — срываясь, прошептал он в ее губы, и это было не просьбой, а признанием. — Я не могу насытиться тобой. Снова.
И он снова накинулся на неё, уже без тени шутки, с первобытной, всепоглощающей потребностью. На этот раз еще медленнее, но глубже, пронзительнее. И когда волна нарастала, затмевая разум, он, глядя ей в глаза, прошептал хрипло:
— Я люблю тебя. Понимаешь? Люблю.
Слова повисли в воздухе, смешавшись с их дыханием. Аля замерла, чувствуя, как от этих слов по коже бегут мурашки, и сердце начинает биться в унисон с его признанием.
— Я тоже тебя люблю, — выдохнула она в ответ, обнимая его крепче, и эти слова, вырвавшиеся наружу, казалось, сняли последние оковы, сделали их единение абсолютным.
