В ушах звенит. Я слышу его слова, но мозг отказывается их складывать в осмысленные предложения.

— То есть… — начинаю я, и голос звучит чужим, тонким, — ты хочешь, чтобы твоя любовница жила здесь, с нами, и прислуживала мне? Убирала за мной? Подавала чай? Это твой план?

— Нет, Варвара! — наконец в его голосе прорывается раздражение. — Я хочу, чтобы мы все жили здесь, как одна большая семья! Ты, я, и Яна с Маришей. Две моих любимых женщины. Одна — официальная жена, вторая — гражданская. На равных правах.

Тишина повисает на секунду, густая и звенящая. А потом во мне что-то взрывается.

— Ты что, гребаный султан?! — крик вырывается из самой глубины души, рвет горло. Я не пытаюсь его сдержать. — Мы живем в России, а не в гареме! Яхонтов, ты вообще в своем уме? Ты ничего не попутал?

— Не попутал, — он отрезает резко, холодно. Его глаза становятся стеклянными. — Я так решил. И ты либо соглашаешься с этим, либо…

— Либо что? — перебиваю я, и голос вдруг становится опасным шепотом. В висках стучит, подкатывает тошнота. Я с трудом добираюсь до стула и тяжело опускаюсь на него, прижимая руки к животу. — Продолжай, любимый. Я вся во внимании. Что ты сделаешь?

— Ничего, — он отвечает с ледяным спокойствием, наблюдая, как я вытираю со лба липкий пот. — Тебе просто придется смириться. Другого не дано.

От его тона по коже бегут мурашки. Это уже не муж, не любимый человек. Это чужой, жестокий мужчина.

— Правда? — я выдавливаю из себя улыбку, и она больше похожа на оскал. Дышу шумно, прерывисто. — А я, по-твоему, рабыня? Я в свободной стране живу, на последней проверке. И выходила замуж по любви, а не в рабство. Любви нет. Уважения — тем более. Значит, развод.

— Я сказал, развода не будет! — он рявкает так, что я вздрагиваю и instinctively отшатываюсь. Старая детская травма, страх перед криком, сковывает меня. Слезы подступают к глазам, предательские, жгучие.

— Это мы еще посмотрим, — бормочу я, поднимаясь. Ноги ватные. Я плетусь на кухню, хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть. Дрожащими руками наливаю чай. Мне нужно сахара, нужно срочно прийти в себя, иначе я рухну здесь же.

— Мне пора на работу, — его голос звучит сзади, деловито и обыденно, словно он только что не предлагал мне стать частью его гарема. — Когда вернусь, продолжим. Надо прийти к консенсусу.

— Зачем? — оборачиваюсь я. Взгляд мой пустой, выгоревший. — Ты же уже все решил. За нас обоих.

— Я хочу, чтобы ты поняла, что мое решение разумно, — он подходит ближе, и в его глазах я снова вижу тумак, попытку сыграть в любящего мужа. — Варя, я люблю тебя. И нашего сына. Я хочу, чтобы мы жили, как раньше. Просто… семья стала больше.

— В нашей квартире поселится твоя любовница, — говорю я монотонно, уставившись в темную глубину чашки. — И твоя незаконнорожденная дочь.

— Дочь я признал. И теперь мне нужно твое согласие на удочерение.

Голова медленно поднимается. Я смотрю на него, не веря своим ушам. Кажется, уже ничто не может шокировать. Могу ошибаться.

— Чего?

— По закону я не могу удочерить ее, пока мы в браке. Поэтому…

— Поэтому мы разводимся, Яхонтов! — я вскакиваю, и чашка с грохотом падает на пол, обдавая ноги горячими брызгами. — Окончательно! Ты понял? Всё!

Я прохожу мимо него, не глядя, иду к лестнице. Слезы застилают все, но я не даю им упасть. Я не дам ему этого удовольствия.

— Окончательно только одно! — его голос гремит мне вслед, злой, искаженный яростью. — Ты моя жена! И останешься ею навсегда! Ясно?! Я тебя никогда не отпущу! Никогда! Еще раз услышу такое — не знаю, что с тобой сделаю!

Я замираю на ступеньке и медленно оборачиваюсь. Он стоит внизу, и я вижу перед собой незнакомое чудовище. Его кулаки сжаты, ноздри раздуваются, а глаза… в них пылает настоящий, неприкрытый огонь безумия.

— Как ты смеешь… — выдыхаю я, и в голосе слышны слезы и надрыв. — Как ты смеешь так со мной говорить? Я же… я же любила тебя… больше жизни. Ты был для меня всем… Воздухом, солнцем… Я молилась на тебя, Максим!

Рыдания, наконец, прорываются наружу. Я прижимаю руки к груди, где рвется на части сердце.

— Не останавливайся, Варюш, — его голос становится сладким, ядовитым, насмешливым. — Продолжай молиться. Мы — семья. И ничто нас не разлучит. Теперь уж точно. Да, родная?

Глава 5

— Конечно, любимый, — мой голос звучит хрипло и неестественно сладко. Я говорю это в спину уходящему мужу, и слова падают на пол, как отравленные конфеты. Словно соглашаюсь с его безумием, лишь бы он поскорее исчез. Лишь бы остаться одной.

Оставаться здесь, в этих стенах, пропитанных ложью и предательством, нет ни сил, ни желания. Голова знает, что адвокат будет прав — это совместно нажитое. Но сейчас сердце разорвано, и ему плевать на юридические тонкости. Ему нужно бежать. Прямо сейчас.

Но как только я оказываюсь в спальне и открываю дверцу шкафа, на меня обрушивается стена физического истощения. Ноги подкашиваются, в висках стучит. Я могу лишь рухнуть на край кровати, на ту самую, где еще недавно мы с ним шептались по ночам и строили планы на будущее. Тело отказывается слушаться, предательски слабея. Восьмой месяц, стресс, обезвоживание — все это сливается в один сплошной гул в ушах. Глаза сами закрываются, и меня накрывает черная, беспросветная волна забытья.

Я проваливаюсь в сон, как в бездну.

А просыпаюсь от кошмара, который оказался реальностью. Громкие голоса, топот каблуков по мрамору лестницы… Детский смех. ЧУЖОЙ детский смех в моем доме.

Я резко сажусь, и острая, знакомая боль в правом боку заставляет меня застонать. Печень. Опять она. Я хватаюсь за бок, чувствуя, как знакомый горький привкус подкатывает к горлу. Последние недели я просто заливаю эту боль таблетками, лишь бы доносить, лишь бы не в больницу. Ради сына. Только ради него.

И тут дверь распахивается.

В проеме — она. Янина. Моя бывшая лучшая подруга. Любовница моего мужа. Она стоит и оценивающе осматривает нашу спальню. Ее взгляд скользит по шкафам, по туалетному столику, по кровати… Этот взгляд — не просто любопытство. Это взгляд хозяйки. Она примеряет мое жизнь на себя. По спине бегут