— Сделайте хоть что-нибудь!

— Запросто, — оборачиваюсь за спину и вижу столпившийся на крыльце приёмного покоя и за нашими спинами медперсонал. — Каталку привезите и отвезите его в морг!

— Кирилл Сергеевич, вы же врач, — взывает к моей совести Елена Александровна, хлопая Петровича по щекам. — Так нельзя.

— Ну вообще-то вы тоже врач, — с наслаждением наблюдаю, как у Елены Распрекрасной лицо вытягивается от изумления. — Раз вы точно знаете, как нужно реанимировать, тогда вперёд — покажите нам мастер-класс.

— Да он из-за вас умер! — выдыхает проверяющая, не находя других аргументов, и с сомнением косится на бомжа, роется у себя в карманах, а после вытаскивает из одного платок и расправляет его. — Совести у вас нет!

— Вот такая я циничная мразь, — усмехаюсь. — Я бы на вашем месте потом флюорографию сделал.

Елена Александровна молча зыркает на меня, укладывая платок на рот Петровичу, а я едва сдерживаю смех.

Вижу наших с каталкой и подхватываю проверяющую под мышки ровно в тот момент, когда она со всей своей возможной силы пытается надавить ничего не подозревающему Петровичу на грудь.

Ставлю женщину на ноги.

— Что вы делаете? — выдыхает она и начинает брыкаться, потому что я разворачиваю её за плечи и веду в сторону приёмного отделения.

— Вы, конечно, героическая женщина, — миролюбиво бубню над её головой, — но я бы вам посоветовал помыть руки с мылом раза три, а то подхватите ещё чесотку какую-нибудь или вши.

— Мы обязаны провести реанимацию, — беспомощно оборачивается она на Петровича, но покорно переставляет ноги в нужном мне направлении.

Саму, видать, воротит от всего этого с непривычки.

— Да всё сделают, не переживай, — усмехаюсь и веду ее к умывальнику.

Смотрю из-за спины проверяющей в зеркало на её растрёпанный и слегка бледный вид теперь немного иначе. Конечно, пульс у нашего внезапного пациента следовало бы проверить более тщательно. И всё же она отважно ринулась спасать жизнь человеку.

— Нужно вызвать полицию, — она снова оборачивается и замирает, серьезно глядя на меня.

— Это потому что протокол? — усмехаюсь, глядя в ее глубокие серо-голубые глаза, и тоже начинаю мыть руки.

Нормальная баба. Зачем строит из себя не пойми кого?

— Да нет, — вздыхает она и отводит взгляд. — Человек же, как-никак. Хоть и без документов. Может, хоть родственников найдут.

— Ладно, не переживай ты так, — успокаиваю её, сжалившись. — Живой он. Пойдём, я тебя чаем с печеньем напою.

— В смысле живой? — ахает проверяющая и медленно разворачивается ко мне, сжимая кулаки. — В смысле живой?!

5. Натура

– Ну, тише, тише! – прижимаю все-таки взбесившуюся Елену Александровну к себе.

– Ты в своем уме?! Негодяй! – брыкается она, упираясь ладонями в мою грудь и всячески пытаясь отстраниться. – Это низко – так поступать с женщиной! Пусти меня! Неандерталец!

– Нет, пока не успокоишься. А то укусишь еще, придется прививку от бешенства ставить. – усмехаюсь, глядя на нее, раскрасневшуюся и теперь еще более растрепанную.

Как с цепи сорвалась, честное слово. Совсем не понимает тонкого медицинского юмора.

– Я тебя не только укушу! Я тебе!.. Я тебя!.. Убью!

Ох, хороша! А с виду такая прям вся холодная и высокомерная леди.

– Елена Александровна, не вынуждай меня вызывать санитаров, – прижимаю ее голову к своей груди и глажу по волосам, а она внезапно замирает и просто тяжело дышит. Тело, натянутое как тугая тетива, немного расслабляется. – Ну, пошутил, да. Кто же знал, что у тебя с юмором не очень?

– Это у меня с юмором не очень? – опять каменеет она и с новыми силами отталкивается от меня, умудряясь вырваться из рук. – Это у вас с юмором не очень!

– Ну, не дуйся, – улыбаюсь и хочу ей поправить выбившуюся прядь, но она отступает, тяжело дыша, и смотрит на меня, как на врага народа. – Хочешь, жалобу на меня напиши.

– Да идите вы!.. – зло выдыхает проверяющая и быстро выходит из кабинета, а я аж застываю от изумления, провожая ее взглядом.

Так ты еще и крепким словцом приложить можешь, Елена Прекрасная? Неожиданно!

– Куда мне идти-то, Елена Александровна? – выхожу из кабинета и иду следом за ней. – Мой кабинет вы оккупировали.

Леночка ничего не отвечает, лишь быстро идет по коридору вперед, цокая невысокими каблучками по кафелю. Ее аппетитная жопка сердито виляет в такт шагам, привлекая к себе повышенное внимание.

Завернув за угол, проверяющая заходит в мой кабинет и громко хлопает дверью, а я прохожу мимо и иду в палату к нашему самому пожилому пациенту, который то и дело намеревается совершить диверсию.

– Ну что, отец? – ставлю стул и сажусь рядом с кроватью, со вздохом расстегивая фиксаторы на его запястьях. – Опять хулиганишь? Тебе мало было черепно-мозговой?

– Да мне домой надо, – бьет он себя кулаком в грудь. – У меня курятник.

– Ну какой курятник? – вздыхаю.

– Как какой? Дом для кур, ты что, не понимаешь что ли? Идиот столичный. Куры передохнут!

Смотрю на него с жалостью и понимаю, что я не хочу дожить до такого возраста. Страшно. Тут хоть дети адекватные, а у меня никого нет.

– Тебя зовут как?

– Петр Семенович.

– А лет тебе сколько?

– Пятьдесят шесть.

– Петр Семенович, у тебя детям уже столько. Тебе восемьдесят шесть лет, ты живешь у дочери, в городе. Помнишь, как дочь зовут?

– Машенька.

– Правильно. Так вот, Машеньке уже пятьдесят лет. Давай я позвоню ей, а ты прекратишь убегать, иначе будешь лежать привязанный к кровати. Пока голова не заживет, я тебя никуда не отпущу.

– А куры как же? – хмурится дед, пока я набираю номер его дочери.

Вздыхаю.

– Мария Петровна, я все понимаю. И что у человека травма головы, и возраст. – ухожу в свой кабинет после того, как дед поговорил с дочерью и ему вкололи успокоительное. – Но и вы меня