Ему невыносима ее слабость, он предпочел бы удары. Хочется закончить разговор, уйти, но вместо этого он молча достает салфетку и протягивает ей.

— Все также. Примерно, — получается говорить отрывисто, хотя он предпочел бы нормально. Раньше бы он отмахнулся, но именно сейчас не хочется лгать. Хватит лгать. — Фигово сплю. Я посещаю терапевта, он немного помогает отстраняться от прошлого. Не от тебя. От того, чтобы было до тебя.

— Я понимаю. Ты ему рассказал правду?

— Разумеется, нет, — Давид усаживается в кресло, и Рада устраивается на кровати напротив.

Дети между ними на ковре громко разгружают два ящика с одинаковыми игрушками. Давид не имеет понятия о вкусах собственных сыновей. Он вырос злым и одиноким, и теперь идет той же дорогой, что и его отец: отстранился от воспитания. Идеальный сценарий, чтобы испортить еще пару жизней.

Дава не знал, что купить. Он просто сгреб все, что увидел подходящее возрасту, решил понаблюдать, кто что выберет. Краем глаза он прямо в эту минуту и наблюдает.

— Терапевт лечит Давида от наркоманского прошлого. Если нужно, я пересказываю ситуации в своей жизни чуть измененными.

— Чуть? Ну да. Ты никогда не принимал наркотики. Ты не знаешь, что это.

— Этот грех мимо.

— Но несешь именно его крест. Должно быть, ты попортишь статистику выздоровевших наркоманов.

— Должно быть. Послушай: для всех здесь я всего лишь очередной русский бизнесмен, каких в Европе полно. Поэтому постарайся отдохнуть и провести время хорошо. У тебя все равно нет другого выхода, — он улыбается слегка. Широкие улыбки пока не даются.

Лицо слушается плохо, но это мелочи. Он не ждет чуда, привык, что чувствительность в некоторых участках кожи близка к нулю. Чтобы было незаметно, необходимо максимально ограничить собственную мимику. Стоило ли оно того — в его случае однозначно. От него больше не шарахаются. Он стал нормальным. А значит, незаметным. После чего открылись все двери.

— Хорошо, я сделаю это, но только ради наследства мальчиков. Деньги — это прежде всего свобода поступать правильно. У них будет эта свобода.

— Хорошо. Я забронирую стол на семь.

— Я буду готова. Ты можешь нас оставить? Мальчикам нужно отдохнуть с дороги, на тебя они отвлекаются.

— Я буду за стенкой.

Давид обычно не скрывает, что думает и чего хочет. Зачем? Эмоциональные качели и прочая волнительная чушь остались в подростковом возрасте, у мужчин его занятости на недомолвки попросту нет времени. То, что он провернул, простить нельзя, поэтому он не извиняется. Что сделано, то сделано. Бывает и похуже, да и выхода другого не было. Жизнь идет своим чередом, а не оборвалась, значит, все правильно.

Но пока он идет в соседний номер, внутри печет. Горит. Ноет. Время вновь тянется мучительно медленно.

А еще Давид улыбается, предвкушая встречу. Так, как никогда не улыбался.

Он тысячу лет не ухаживал за женщинами. С его рожей и образом жизни местного бандита это было бы просто смешно. Не выбирал, не добивался, не таскался, не завоевывал. Радка и та к нему пришла сама.

Но сейчас все иначе. И его, черт возьми, потряхивает от предвкушения.

Глава 29

Рада

— Твоя ладошка — это пруд, — ласково начинаю я детскую считалку, водя кончиком пальца по нежной, теплой руке Ярика.

Рома уютно устроился рядом и тоже протягивает руку, ждет очереди.

— По ним кораблики плывут. Твоя ладошка, — теперь я с улыбкой веду пальцем по руке Ромки, — как лужок, и сверху падает… — делаю небольшую паузу, и мальчишки, не выдержав, хлопают друг по другу. Я заканчиваю: — снежок!

Детский смех наполняет комнату, и мне приходится прерваться, чтобы поцеловать самые сладкие лобики на свете.

Мальчики знают эту считалку, она наша любимая.

— Твоя ладошка, как тетрадь. В тетради можно… рисовать! Правильно, молодцы. А твоя ладошка как окно…

Они начинают тереть ладони, а я внезапно поднимаю глаза и вижу Давида. Он стоит в дверном проеме, наблюдает за нами.

— Его помыть пора давно! — завершаю я и тут же произношу с оттенком нарастающего волнения: — Как ты вошел? Я не слышала.

— Дверь была приоткрыта.

— Видимо, горничная неплотно закрыла, — стараюсь придать тону безразличие. — Хорошо, что уточнили, буду внимательнее проверять теперь.

— Здорово у вас получается.

— Иногда ладошек бывает многовато для одной мамы. Я еще не готова, Давид ты рано, — стараюсь придать тону деловые нотки.

— Я решил, тебе понадобится помощь, чтобы собраться, — его голос звучит мягко, и я буквально чувствую, как слова касаются кожи.

Он выглядит до невозможности притягательно: рубашка идеально сидит на плечах, волосы убраны назад, открывая лицо. Давид медленно приседает перед детьми, протягивая им сок и новые машинки.

Парни тут же спрыгивают с дивана. Прямо на моих глаза происходит наглый бессовестный подкуп! Малышам по годику, они легко ведутся.

Ромка как обычно развивает скорость большую, чем может себе позволить, и валится. Давид ловит его в последний момент, и они все трое смеются.

Я закатываю глаза так, что еще немного, и они провернутся вокруг оси.

— Вы уже привыкли ко мне немного? — говорит Давид со смешком, но взгляд задерживается на моем лице.

Этот вопрос адресован, разумеется, не годовалым детям. Северянин видимо считает, что я начну его хвалить или что-то в этом роде.

— Тогда закончу приготовления, — говорю сухо. — Помоги им открыть сок, раз уж принес.

Я прохожу в ванную и заканчиваю макияж, смотрю в зеркало: непривычно себя видеть с распущенными волосами.

Будто другая.

Из иной жизни, которой у меня никогда не было. И которую я сама себе не выбрала, приняв решение родить детей.

Для ужина с архитектором и его прекрасной женой я выбрала черное платье на бретелях. Довольно универсальная одежда, к тому же, если дети заляпают ткань, всегда можно накинуть сверху пиджак.

— Через сколько выходим?.. — начинаю я, возвращаясь в гостиную.

А потом радуюсь. Искренне радуюсь, что начала свой вопрос еще в ванной, и успела договорить нормальным голосом, потому что комок застревает в горле. Перед моими глазами картинка из самого сладкого сна, из реальности, которая не могла существовать ни в прошлой жизни, ни в этой: жуткое чудовище сидит на полу и увлеченно играет с сыновьями в машинки.

Он поднимает глаза, а я быстро моргаю, чтобы избавиться от охвативших эмоций. Они такие сильные, что справиться получается не сразу. Могу только представить счастье женщин, которых мужья забирают с роддома.

Взгляд Давида быстро и чуть хаотично пробегается по моей фигуре, и становится не по себе.

— Никто… — говорю я. — Клянусь богом, ни один человек