На пол секунды представляю, что телепалась бы сюда сама, на рабочем уазике, который, конечно, проходимый до ужаса, но, собака, козлит по-страшному на буераках, чудо, что зубы до сих пор со мной, а не на руле.

Да и вообще… Я — женщина, конечно, смелая, а в некоторых ситуациях и дурная, но все равно, одной тут было бы сейчас страшновато. Вечереет, тем более…

А с сильным мужиком, в мощной теплой комфортной машине — это уже другой уровень неудобств.

Честно говоря, максимально неудобно у меня сейчас в самом низу, между ног, потому что за время, прошедшее после нашего с Зевсом расставания, я как-то уже и подзабыла свои ощущения от его мощного оружейного набора в в себе. И теперь там все сладко и чуть болезненно тянет. Сидеть неудобно.

Но приятно-о-о-о…

Зевс ведет машину, поглядывает на меня, хитро так, чуть насмешливо. Словно понимает, почему я ерзаю периодически. И ему это нравится.

А еще он явно прикидывает, что мы будем делать, когда я завершу, наконец, рабочий день, и он, как и обещал, увезет меня к себе… Поговорить.

Я тоже не могу никак отделаться от горячих картинок в голове.

Он хорош, мой Зевс, настолько хорош, что останавливать его хищные собственнические движения не хочется.

В конце концов, это первый раз в моей жизни, сознательной, взрослой жизни, когда всем вот так легко, ненавязчиво и совершенно спокойно управляет мужчина. Словно имеет на это право.

Надо же… Меня всегда дико бесил Гоша из старого советского того фильма, так любимого многими. Бесил именно вот этим своим безапелляционным апломбом, утверждением себя, любимого, основанным лишь на том, что он — мужик. И потому может все решать.

Для меня непререкаемым авторитетом всегда был папа. И он, в самом деле, имел полное право принимать решения. Но он это право заработал опытом.

А властных мужиков, лишь потому властных, что они — мужики и, типа, этого достаточно, я на дух не переношу.

И с этой точки зрения удивительно, что Зевс вообще меня своими замашками тираническими не раздражает. Возможно, потому, что это не замашки?

Возможно, потому, что у него это в структуру ДНК вписано?

И невозможно представить его другим? Ни в какой области?

Мне кажется, он и в бизнесе такой же, как в сексе: доминант до мозга костей. И деловые переговоры заканчиваются, толком не начавшись, полной капитуляцией противника?

Со мной, по крайней мере, именно так и произошло.

Капитулировала.

И не стыдно.

В конце концов… Могу я получить чуть-чуть правильного властного мужика в свою жизнь? Понятно, что временно, по многим причинам, о которых сейчас лучше вообще не думать, чтоб не портить себе настроение, но…

— Вот тут останови, — командую я, — дальше не проехать, там валежник. И яма силосная.

Зевс без слов тормозит.

Оглядывается, хмурится.

— А тебе точно сюда? Тут, вообще, живут люди?

— Живут, — вздыхаю я, — живет, вернее… Николай Семенович, инвалид.

— Он не ходит, что ли? А где его родня? Один тут?

С каждым вопросом Зевс все больше и больше мрачнеет.

— Один, — вздыхаю я, — так тоже бывает. Он неплохо передвигается… Медленно просто. Последствия инсульта. В больницу не хочет ложиться на обследование, упрямый. А силой тоже не отправить. Посидишь? Я скоро.

— Нет, с тобой пойду, — решает Зевс, — темнеет уже, навернешься еще в этих буераках.

Я не отговариваю.

Чисто по-женски приятна такая забота. Боже, когда в последний раз обо мне мужчина заботился? И не вспомнить…

Мы выходим из машины, и я понимаю, что на улице совсем темно уже. Черт… Заигрались мы с моим Зевсом!

Надо было раньше сюда доезжать, а сейчас Николай Семенович уже спать ложится, наверно.

Они тут рано ко сну собираются, деревенский уклад же.

Странно, что нас не встречает собака Семеновича, некрупная, но очень звонкая лайка. Наверно, сорвалась опять с привязи и сбежала. Семенович жаловался, что она может так шкодить. Уже три раза ему кутят приносила непонятной масти.

— Тихо что-то… — говорит Зевс, осматриваясь. И лицо у него такое… Словно сомневается. Словно не нравится ему что-то очень сильно.

— Тут всегда тихо, — отвечаю я, — хутор же на отшибе. До деревни отсюда километра три, а дорогу ты сам видел… Весной и осенью тяжело добираться.

— Как он тут живет?

— Нормально, — пожимаю я плечами, забирая с заднего сиденья чемоданчик, — после инсульта в терапии полежал, в области, но прогнозы были неутешительными… Отправили домой. А здесь я его уже полгода наблюдаю, и с каждым разом все больше прогресса вижу. Если до этого он с трудом вставал, то сейчас уже с опорой ходит по дому и двору. Упражнения специальные выполняет. Короче говоря, боец.

Все это я рассказываю Зевсу, пока мы идем к крыльцу.

Собаки так нигде и не видно, да и вообще, ощущение такое, что дом пуст.

С каждым шагом у меня все больше и больше тревога на душе.

Семеныч должен быть дома, ему просто некуда отсюда деться.

То, что окна не светятся, нормально, тут экономят электричество, по вечерам лишь телевизор и работает у многих.

Но какое-то острое неприятное чувство внутри. И заходить в дом не хочется.

— Я первый, — коротко командует Зевс, быстро и очень ловко отстраняя меня у самого крыльца.

И с облегчением прячусь за его широченную спину.

Зевс поводит плечами, непонятным, едва уловимым движением проводит ладонью по карману куртки, которую накинул перед тем, как пойти по двору к дому.

И решительно толкает дверь в сени.

Я иду следом.

— Николай Семенович, — зову я, — это я, Валентина Сергеевна, врач… Вы спите уже? Ой…

В полумраке натыкаюсь на спину Зевса, каменно закупорившую вход в кухню, непонимающе выдыхаю и пытаюсь выглянуть из-за него.

Что такое-то? Чего застрял?

— Врач? — низкий простуженный голос заставляет замереть в удивлении, потому что это — не Семенович. — Отойди в сторону, башня. Давай, давай…

Зевс медленно, чуть ли не со скрипом, делает шаг в сторону, но все равно встает так, что я оказываюсь за его спиной.

Просто теперь чуть-чуть вижу кухню.

Полутемную, потому что горит только керосиновая лампа, оставшаяся Семеновичу еще от предков.

И в ее свете, неверном, желтом, тем не менее, достаточно ярко видны лица тех, кто сейчас находится здесь.

Двое мужиков, самой характерной зоновской наружности, сидящие у стола. Они смотрят на нас с Зевсом, и в глазах их — хищный интерес.

Еще один — у