— И у нас, по твоим словам, было “всё”? — уточняю ровно, как протокол зачитываю.

Кивает, даже не моргнув.

— С защитой или без? — спрашиваю, глядя прямо в глаза.

Делает глоток воды.

— Я не ношу с собой… а ты сказал, что вытащишь вовремя. Я решила тебе довериться.

Секунда паузы. Секунда, за которую в голове щёлкает. Вот ты и попалась, моя хорошая. Завралась настолько, что начала сочинять на ходу, не продумав легенду.

Глава 30 Лидия

Когда Толмацкий уходит, я просто оседаю на кухонный стул, как будто из меня выпустили весь воздух. Сижу и не знаю, что думать, куда деть руки, себя, мысли. Потом, словно на автомате, поднимаюсь, закатываю рукава и иду мыть посуду. Не включаю посудомойку, хотя она стоит рядом. Это было бы слишком легко. А мне нужно руками. Нужно почувствовать воду, скрипящее под пальцами стекло, мыльную пену, которая прилипает к коже и упрямо не хочет смываться.

Я мою тарелку за тарелкой, стакан за стаканом и кручу в голове обрывки фраз, которые услышала. Совсем не специально подслушала, но теперь выбросить из головы уже невозможно. Каждое слово колет, как осколок стекла.

Я уверена на сто процентов: он побежал к Филисовой. Напрямую от меня. С той самой непроницаемой миной, будто это нормально, посмотреть на меня так, словно ему и правда не всё равно, а потом ехать к любовнице. Будто это в порядке вещей.

Наверняка встретились где-нибудь в отеле, где тихо, уютно и стены пропитаны чужими изменами. И сразу же к делу, ради чего всё и затевалось. Вот и всё. Прошла любовь, завяли помидоры.

Не стоило своим гормонам позволять так разбушеваться, чтобы даже не секундочку допускать мысли о том, что у Димы есть шансы. Какие шансы? Разве что на то, чтобы и рыбку съесть, и… Осталось бы две дуры, а не одна, которые смотрят на Толмацкого влюблёнными глазами.

Я усмехаюсь, но усмешка получается горькая. Едой он меня обеспечит… а что дальше? Я только надеюсь, что он передумает с этой идиотской идеей, иначе я за себя не ручаюсь. Не свойственно мне желать кому-то зла, но сейчас так и тянет запустить в него чем-то тяжёлым. Чугунной сковородой, например.

Становится душно, хоть окна и распахнуты. Надо выйти, пройтись, подышать. Иначе полночи буду ворочаться и таращиться в потолок.

На улице прохладно, воздух бодрит, обволакивает лёгкой свежестью. Я выхожу на аллею, ведущую к пруду. Здесь почти всегда людно: мамы с колясками, старушки на лавочках, подростки с колонками. Сегодня не исключение. Я иду мимо, не замечая никого, полностью в себе.

Вспоминаю, что забыла взять хлеб для уточек. Они там, внизу, наверняка уже кружат, ждут подачек. Думаю: дойти до супермаркета или не стоит?

— Мам! — раздаётся вдруг ломающийся голос, такой знакомый, что у меня сердце ухает куда-то вниз.

Оглядываюсь и вижу Лёшу. Он идёт ко мне, держит за руку девочку, тоненькую, светловолосую, с застенчивой улыбкой.

— Привет, — я обнимаю его, крепко. — Я Лида.

— Оль, это моя мама, — спешит представить он. — Мам, это моя девушка.

— Очень приятно познакомиться, — я тепло улыбаюсь, стараясь не спугнуть смущённую девочку. — Может, хотите заглянуть на чай? Поближе познакомимся.

Оля краснеет, её глаза бегают, видно, что ей неловко, но Лёша сияет и почти умоляет её взглядом.

— Оль, мы ненадолго, давай? — он слегка сжимает её ладонь.

— Ну… хорошо, — сдаётся она.

Мы вместе заходим в супермаркет. Лёша тянет меня к витрине с пирожными, и я, как ребёнок, замираю перед россыпью кремовых горок. Берём свежие эклеры, и от одного вида у меня уже текут слюнки.

Дома я быстро накрываю на стол: белая скатерть, одинаковые чашки, чайник шипит. Разливаю чай.

— Мам, как твоё самочувствие? — Лёша поворачивается к Оле, но говорит это, глядя на меня. — Мама беременна.

Оля расширяет глаза, но я выпрямляюсь и спокойно улыбаюсь.

— В норме.

Храбрюсь, конечно. Потому что сейчас у меня в руках кружка с горячим чаем, а рядом мой сын, и в эту секунду мне не хочется думать ни о Толмацком, ни о Филисовой.

Загружать ребят своими проблемами не хочется совершенно. Они только перешли в десятый класс, а их уже со всех сторон накрывают вопросами о будущем: пугают ЕГЭ, заставляют определяться с профессией, как будто пятнадцать лет — это идеальный возраст для выбора, влияющего на всю жизнь. Разве можно знать в пятнадцать, чем ты хочешь заниматься до старости? Я невольно думаю, что именно поэтому у нас столько людей не работают по специальности, просто когда-то выбрали, что попало, лишь бы «поступить».

Мне нравится, что, например, в США после школы многие берут перерыв на год: путешествуют, работают на простых подработках, ищут себя. А потом, через год, поступают туда, куда действительно хотят. Вдохнуть, разобраться, повзрослеть — какая же это правильная идея. Жаль, наши реалии под такое совершенно не приспособлены.

— Давно вы встречаетесь? — спрашиваю, облокачиваясь на стол.

— С лета, — Лёша, кажется, даже чуть краснеет. — Оля не поехала с родителями в июне отдыхать из-за экзаменов, а потом не получилось уехать. И мы гуляли частенько с ней.

— Оль, если Лёша тебя будет обижать, можешь прийти ко мне, — шутливо подмигиваю, стараясь смягчить неловкость.

— Он хороший, мне не на что жаловаться, — отвечает она с застенчивой улыбкой.

Не это ли мечтает услышать каждая мама? И всё же я прекрасно понимаю: сейчас у них тот самый период, когда гормоны бурлят, конфетно-букетная стадия застилает глаза, и первая любовь может сделать их обоих слишком доверчивыми. Но пусть всё идёт как идёт. Кто знает, чем всё закончится.

Я пододвигаю к ним тарелку с эклерами. Они ещё пахнут свежей выпечкой, ванилью и слегка шоколадом.

— Берите, не стесняйтесь, — мягко говорю.

Сама выбираю себе самый маленький, чтобы «просто попробовать», и откусываю крошечный кусочек. Крем нежный, сладость в меру, шоколадная глазурь хрустит. И тут же, как назло, к горлу подкатывает тошнота. Я незаметно отодвигаю эклер обратно на тарелку, делаю глоток чая и пытаюсь скрыть гримасу.

Разговор постепенно становится теплее. Я расспрашиваю Олю о её родителях, о том, чем они занимаются, какие у неё планы на жизнь, мечты. Девочка сначала отвечает коротко, но