Это так трогательно, и еще больше подтверждает мои страхи.

Уже слишком поздно.

Для меня так точно, потому что я уже приросла к этой заботе о себе. И не хочу видеть рядом с собой мужчину, который не знает, какой я пью чай, или не танцует со мной под мостом, после того, как лично уничтожил коллекцию парфюма на пол миллиона рублей. Который не сотрет ноги, чтобы за сутки найти идеальную для меня квартиру. Не поет в душе какой-то совершенно чудовищный рэп. Не смотрит на меня вот так. Не носит на руках. Не обнимает крепко. Не целует нежно. Не смешит. Не Никита.

Это страшно и пронзительно, но сейчас я начинаю думать, что не хочу быть ни с кем другим, кроме него.

— Чего ты боишься, Римм? — Савранский подходит тихо, почти крадется.

— Ничего, — вру я.

— Ага, и поэтому меня прогоняешь. Ты думаешь, что спасаешь меня, потому что я могу влюбиться? Так это зря.

Тихонько хмыкаю, прикрыв лицо чашкой. Глупый мальчик, спасаю я как раз себя. Потому что возможно уже влюбилась.

— Это же просто секс, ничего не обязывающие отношения. — Давит он на свежую, только сорванную ранку.

Угу… просто…

— Или ты боишься, что мы полюбим друг друга, поженимся, родим трех дочек и проживем самую долгую, самую счастливую на свете жизнь? — Отчаянно шипит Ник и каждое его слово царапает изнутри.

Почему так? Почему молодость бывает такой злой? Неужели он не понимает, что делает мне больно? А впрочем, откуда бы? Никита просто мужчина, молодой мужчина, которому невдомек, чем я жила все эти тридцать лет.

Поворачиваюсь и натыкаюсь на его льдины вместо глаз.

Мои карие против его синих. Игра, в которой никто не победит.

Я предельна честна. Раздеться догола перед ним еще не самое откровенное, потому что так я обнажила просто тело. А сейчас будет продвинутый уровень, мальчик. Сейчас ты увидишь мою душу. Как есть, без препон, без красивых пафосных слов, без надежды, что впереди как в фильме — хэппи энд и титры. Потянешь? Вот и я не думаю.

— Да, Никита, я боюсь именно этого. Потому что полюбить тебя так просто, а последствия такие тяжелые, что я не готова их расхлебывать. Между тобой и Настей я выбираю не тебя, прости. Потому что не знаю, какую там жизни мы проживем, когда ты младше меня на целых десять лет. Это сейчас кажется незначительным, но еще через десятку тебе тридцать, самый пик для мужчины, а я буду почти старушка. Потому что никакого «замужа», и никаких трех дочек меня не ждет, а у тебя все это будет. Просто не со мной, и тогда в чем смысл? Если ты ко мне относишься хоть немного по человечески, не как к эксперименту или забавной игрушке, то, пожалуйста, уйди сейчас. Оставь в покое, не звони, не пиши и по возможности забудь эту последнюю неделю. Потому что я уже.

Идиотка. Самоуверенная идиотка и обманщица, но мне так хочется казаться сильной, что задираю подбородок и с особым чувством смакую это «уже». Звучит убедительно, а плакать будем после.

Вскидываю глаза вверх, жду его реакцию, какие-то слова, заверения, что это просто секс... но вместо этого вижу слепой нечитаемый взгляд. И голос пробирает до мурашек:

— Что значит никаких трех дочек тебя не ждет?

Спроси он что угодно, я была бы готова, я бы ответила как надо, но сейчас теряюсь в глупых словах.

— То и значит, я не могу иметь детей.

— Да, я помню. Ты чайлдфри или типа того.

— Нет, — морщусь как от зубной боли, — хотя мне выгодно, когда обо мне думают именно так. Но на самом деле у меня просто не может быть детей, я бесплодна.

— Сейчас все лечится.

— Не в моем случае, — грустно качаю головой.

— А мама?

— Знает и подтвердит мои слова. Никит, у меня не будет детей, никогда, ни при каких условиях, даже если верить в чудо и все прочее. Это невозможно, понимаешь?

— Почему?

Он странно косится на мои руки, и только опустив взгляд вниз, замечаю, как дрожат собственные пальцы. Ну вот, если голос и мимику я научилась контролировать, когда говорю про это, то тело все равно выдает мою боль.

Прячу ладони вниз, обхватываю ими колени.

— Почему ты не можешь иметь детей?

Да Господи, что же он заладил! А впрочем, я не должна удивляться. Савранская порода, что с них взять. Единственный человек, кому я смогла рассказать всю правду — Настя, и вот теперь ее сын.

Я выдыхаю и начинаю свою историю.

Не очень грустную.

Не очень трагичную.

Самую обыкновенную, каких бывают тысячи. Я говорю долго, не плачу и не срываюсь на обвинения и крики. Мне некого больше винить, все сама, сама.

Никита слушает меня молча, не перебивает. Он сосредоточен настолько, что я перестаю замечать, как вздымается его грудь, будто тот не дышит вовсе.

Когда я заканчиваю, вместе с воздухом из меня выходят остатки сил.

— Вот и все, — шепчу я. — Все это прекрасно, но отношения со мной пустая трата времени, Никит. Все что ты там наговорил, оно не случится. Даже если ты просто шутил. Но если вдруг ты и правда мечтаешь полюбить девушку, жениться на ней, завести трех чудесных дочек, то это не ко мне. — И зачем то добавляю: — Прости.

Никита непонимающе смотрит то на меня, то на дверь. В глазах никаких эмоций, они мертвенно пустые и настолько чистые, что меня это пугает. Он проводит рукой по голове, поднимая волосы на затылке. Мокрые от пота и слипшиеся, они сосульками торчат в стороны. Как у ежика. Милого и совершенно потерянного.

Когда я встаю, Савранский поднимается за мной и нетвердо, слегка шатаясь, идет по коридору.

Он молча обувается.

Я молча подаю ему джинсовую куртку.

Все это время мы не касаемся и даже не смотрим друг на друга.

Но когда его пальцы ложатся на мое плечо, тело снова прошибает ток. На секунду в легких кончается воздух, отчего я просто открываю рот, как выброшенная на берег рыба. Выгляжу глупо, но, слава Богу, Никита этого не видит, он отвернулся и пытается открыть замок. Тот почему-то его не слушается.

Целую вечность спустя раздается щелчок.

Никита переступает порог квартиры, выходит в подъезд, но когда я уже тяну дверь на себя, оборачивается:

— Знаешь, Римма, — говорит глухим, как будто бы чужим голосом, — хорошо, что твой муж