И он тоже показал своё истинное лицо, только оно у него всегда таким было, по крайней мере, со мной.

— Ты никогда не была и не будешь успешной. Бумажка из понтового вуза не сделает тебя успешной. Ты — ничтожество. Знаешь, почему у меня есть «куколки»? Потому что ты ни на что не способна. Ты даже ребёнка выносить не смогла!

— Ты разбил мою жизнь! Ты сломал всё, что у меня было! Этот ребёнок… он был последним, что связывало меня с тобой! Он мог стать будущим нашей семьи!

— Ты бесполезна. Ты всегда была бесполезна. И теперь, когда не можешь даже родить, ты мне больше не нужна. И мне есть к кому пойти. Не смей больше так со мной разговорить!

Он замахнулся и ударил меня по лицу, больно, наотмашь. Я почувствовала солёный привкус крови во рту. Раньше я никогда не отвечала, но сейчас я была другой. Я схватила с тумбочки хрустальную вазу и нанесла удар. Я целилась в голову, но рост и силы позволили мне добраться только до груди.

Он пошатнулся и схватился за грудь. Ваза разбилась при ударе и порезала его одежду, немного задев кожу.

— Посмотри на себя. В тебе же нет ничего от мужчины. Ты не сильный, не надёжный, не харизматичный, ты даже не симпатичный. Если бы я не была так молода и наивна, когда мы встретились, то тебя не было бы в моей жизни. Нет, это не ты уходишь. Это я тебя выгоняю из моего дома! Из моей жизни! Ты мёртв для меня! Вместе с нашим ребёнком!

В этот момент я чувствовала лишь холодную ярость и ненависть. Я могла бы убить его. Я надвигалась на него, а он отступал. Он понимал, что я больше не та Аврора, которую он знал.

— Ладно, я ухожу, — его голос был непривычно тихим и дрожал.

Он спиной вышел из спальни.

Только позже я поняла, что всё это время держала в руке большой и острый осколок хрустальной вазы. Я выронила его, кровь от пореза на ладони начала капать на пол, но мне было это безразлично.

Только когда он ушёл, мои плечи задрожали, но не от плача, а от внутреннего сотрясения. Я стояла в оцепенении, раздавленная всеми этими словами и действиями. Потеря ребёнка стала катализатором для выхода моей второй личности, моей тёмной, жёсткой и унижающей стороны. Я унизила его как мужчину и полностью разорвала с ним эмоциональную связь. Я могла бы убить его. Я знала, что могла бы. И это не аффект.

А потом я вернула себя со дна снова. Есть один честный вопрос «Что мне делать?», на который сложно честно ответить.

Что мне делать, когда я сорвалась? Когда навалилось. Что мне делать с осознанием, что я не могу быть всегда идеальной? Что делать, когда внутри меня скопилась правда, которую я не могу переварить?

Что делать, когда всё, что я делала раньше, оказалось зря? Что делать, когда накрывает? Что делать с болью? Что делать, если не чувствую свою ценность? Что делать, когда я стараюсь, вкладываюсь, а потом — бац! — и будто бы вычеркнули.

Что делать, когда это не просто усталость? Когда перегруз — глубинный, существующий на всех уровнях сразу: телесном, эмоциональном, мыслительном, экзистенциальном. Когда размотало на части, и я пытаюсь всё это удержать, пока всё остальное требует собранности.

Когда чувствую себя функцией, а не человеком. Когда тащу, а никто меня не держит. Что делать, когда близкий человек не видит мою уязвимость, тоску, чувство бессмысленности?

Что делать, когда то, что раньше казалось важным, теперь кажется пылью в вечности? Что делать, если то, что по-настоящему значимо, вызывает чувство ужаса, потому что и это можно потерять? Что делать, если не успеваешь прожить?

Что делать, когда я осталась один на один с чем-то очень большим? С болью, с несправедливостью, с бессилием. И не с кем это разделить — ни с мужем, ни с папой, ни с мамой, ни с друзьями, ни с коллегами, ни с кем вообще.

Что мне делать?

Прежде всего — ничего.

Будет сложно. Однажды прошла и прожила это время. Я знаю, о чём говорю. Это не время строить планы или делать большие шаги. Это коллапс. Первое, что нужно — перестать навешивать на себя ещё. Мне нужно не делать, а выжить. Остаться собой, не раствориться, не разделиться. Не уничтожить остатки себя самобичеванием и обвинениями в том, что могло бы быть по-другому. Не могло. Случилось то, что случалось.

Прямо сейчас у меня нет задач. Нет обязанностей. Мне ничего не нужно решать.

Сейчас имеет значение только моя боль. Я должна её прочувствовать в одиночку, потому что никто не сделает это за меня. Я окончательно разрушена от слишком большого груза.

Я заново должна научиться дышать, хоть и не хочу. А дальше — одно маленькое действие в день. Мне надо позаботиться о себе, как я бы заботилась о человеке, которого не оставила никогда, как бы иронично это не звучало.

Вернуться к себе — не про стать прежней. Я никогда не буду прежней. Вернуться к себе — снова услышать свой голос в шуме тревоги и ожиданий, почувствовать, что у меня есть желания и мысли, научиться чувствовать, хоть это и больно. Без злости, страха, усталости, пустоты не будет позитивных эмоций. Я больше не функция, я перестала быть женой, и в ближайшее время я не стану матерью. Я просто живой человек.

Тогда, сидя на кровати в больничной ночной сорочке мне было настолько плохо, что я уже почти всё. Я ничего не хотела. Я жила просто чтобы не исчезнуть. Я перестала наконец стараться соответствовать. Я просто была уязвимым и живым человеком.

Я не стала решать свою судьбу сегодня, завтра, через неделю. Я отложила решение на месяц, год, век, тысячелетие, на следующую эру. Я уже не успею, но в этом и смысл. Я не в том состоянии, чтобы принимать решения. Сейчас — пауза, не точка. Осколок вазы — не решение проблемы.

Что делать?

Ничего.

Глава 22

Нечего терять: До востребования

У меня было много дел перед отъездом. Голова пухла от бесконечных мыслей, что нужно сделать и что будет лучше. Мой внутренний голос не затыкался. Моя тревожность, умноженная на мою вторую личность, могла мне очень навредить. Я боялась, что вот-вот начну говорить сама с собой в присутствии других людей.

Но хуже всего то, что Сергей не выходил у меня из головы. Не было ни дня, чтобы я не думала о нём. Я просыпалась и первым делом вспоминала утро вместе с ним — в гостинице, у меня дома, у него дома. Я помнила его взгляд, его руки, его тело, его слова, его улыбку. Помнила так чётко, что сама себя начинала бояться. Мне бы память похуже, а то фотографическая меня просто убивает. Я — зависимая личность и не знаю, что с этим делать.

Я должна была повидаться с папой и оставить ему кота. Я не могу везти моего Шустрика на другой конец света: очень боюсь потерять его в дороге и не знаю, как он приживётся в незнакомом месте, будет ли для него там безопасно.

Папа, как всегда, был рад меня видеть.

— Привет, доченька. Проходи, моё солнце. Давай помогу тебе с котом.

Он взял переноску.

— А кто это у нас тут, — папа открыл решётку и выпустил кота. Тот выбежал, огромными глазами осмотрелся по сторонам и на полусогнутых лапках убежал куда-то в комнату.

Папа лишь засмеялся:

— Ну ничего, освоится ещё. Мы с ним подружимся.

— Не сомневаюсь.

Я пока помыла руки и прошла в комнату.

— Как ты, доченька?

— Всё хорошо.

— Садись, хочу поговорить с тобой.

Я присела на стул на кухне. Папа предпочитал не ходить вокруг да около.

— Почему хочешь уехать?

— Пришло мне время двигаться дальше.

— На остров Маврикий? — Папа покачал головой.

— Да, папа.

— Ты пойми меня, доченька, я тебя очень люблю и не осуждаю, но мне кажется, ты потерялась. И сейчас тебе не уехать надо, а здесь в привычной обстановке разобраться в себе. Я хочу тебя понять и помочь.

— Я знаю, пап, ты, может, и прав, но мне нужно сменить обстановку. Я так уже решила.

Он вздохнул:

— Не передумаешь?

— Нет, пап, прости, что расстраиваю.

— Давай я тебя хотя бы чаем напою в последний раз.

— Пап, я же не навсегда уезжаю.