Я тоже засыпаю, организм уже не выдерживает. Просыпаюсь оттого, что Макс меня тормошит.

— Полиночка, новости есть потрясающие… я бы не будил тебя, но…

Подскакиваю, хватаю Макса за руки. Он так улыбается широко, что понимаю, случилось хорошее что−то, донор нашелся.

— Сынишку ночью прооперировали! Все отлично! Ленька подошел… — Макс зарывается лицом в мои ладони, а я поверить не могу. — Врач позвонил, когда я Матвейку в детский сад отвез.

— А мне? Мне почему не позвонил? — вскакиваю с кровати, хватаю телефон. Нахожу несколько пропущенных. — И как я не услышала?

— Это я звук выключил, извини. Чтобы выспалась.

— Надо ехать… — мечусь по комнате, вытаскивая одежду из шкафа.

— Погоди… Врач сказал, что нас пока не пустят, малыш в реанимации. Вот завтра переведут в палату, тогда…

— Макс, я не смогу… хоть в окошечко увидеть. Я уговорю Игоря, он впустит на минутку.

— Полин, в реанимации все стерильно, зачем ребенка риску подвергать? Не надо к нему заходить. Только в окошко посмотреть. Поехали.

Я еще не видела сына, не говорила с его врачом, но настроение уже такое, что взлететь хочется и парить над землей. Простые слова вселяют неимоверную надежду. Не замечаю, как улыбаюсь. Операция даже позади. Я не металась по коридору, ожидая исход операции, не сходила с ума от страха. Знаю, Игорь специально не стал звонить и рассказывать, когда все сделают.

— Мой маленький… — прилипла к окну, за которым спит Андрейка, весь в трубках и проводах.

— Теперь все будет хорошо, — целует в макушку Чудинов, а я не сопротивляюсь.

Наоборот, обнимаю за пояс, утыкаясь носом в плечо. Он отец моих детей, и я вижу, как любит их, переживает. Мама обнимает меня тоже, вот она металась по коридору в страхе, пока ее внука оперировали.

— Мамуль, ну надо было позвонить же, — журю ее, но мама качает головой.

— Ты и так извелась, доченька. Столько дней не спала толком и не ела, исхудала совсем.

Мы идем к Игорю. Друг тоже улыбается. Приглашает нас присесть. Передает памятку, что нам нужно делать с сыном, когда его выпишут. Чем кормить, какую гигиену соблюдать, сколько двигаться, гулять.

— Ну все, Полина, твоему малышу больше ничего не угрожает. Я за ним полсуток уже слежу, все отлично. Печень быстро восстановится, донор молодой совсем, и абсолютно здоровый, к тому же подходит идеально. Нам здорово повезло!

Я плачу, сглатывая комок в горле. Теперь все будет хорошо…

Когда выходим из клиники уже под вечер. Сразу едем в детский сад за Матвейкой. Потом идем гулять, впервые за последние две недели.

— Андрейка теперь не умрет? — спрашивает сынок, а я сжимаю его ладошку от неожиданного вопроса.

— Нет, сын. Скоро снова будем вчетвером гулять, — приходит на помощь его отец.

— И с мамой тоже?

— Теперь всегда только с мамой, — с вызовом смотрит на меня, ожидая возражений.

Я рада, что мои мальчишки впустили меня в свою банду. Теперь не буду сидеть по выходным на балконе. Да и соглашусь на переезд, пожалуй. Макс прав, дети должны расти в полной семье и достатке, насколько это возможно.

Вечером, уложив ребенка в кроватку, Макс читает ему сказку. А я, послушав немного у двери, иду готовить нам вечерний чай. Чудинов находит меня в кухне, подходит близко, уже по привычке. Обнимает сзади и целует в макушку. Мы будто женаты, это именно такие ласки. Мимоходные касания, взгляды, которые поддерживают.

Мы пьем чай, только сегодня смеемся. Рассказываем друг другу истории из жизни.

— Максим, как сделать так, чтобы Леонида не судили? — спрашиваю, все же он юрист, знает, что делать. — Я заберу заявление о нападении, откажусь от показаний. Я так благодарна твоему брату, что…

— Да можно замять. Но надо ли? Отдав частичку своей печени, он искупил свою вину перед тобой? Он мог убить тебя тогда, в подъезде. Ни за что, в принципе.

— Ну, он защищал ваш со Снежаной брак. Хотел, чтобы его мать стала женой депутата, а тут я. Ты на развод подал. Он еще мальчишка совсем, и его лечить надо. Твой отец сказал, что если бы не суд, то его прооперировали бы за границей. Пусть едет, не жить же с таким голосом.

— Добрая ты девочка, — тянет меня к себе на колени, когда я собираю грязную посуду со стола. — Оставь, я сам помою.

Устраиваюсь поудобнее на мужских коленях. Долго смотрю в голубые ясные глаза. Макс не шевелится, будто спугнуть боится. Я сама его целую, чувствуя, как его руки обхватывают мою талию.

— Отнеси меня в спальню, — прошу тихо. Максим сразу исполняет. Опускает на кровать и собирается уходить. Но я хватаю его за руку. — Нет… не уходи… пожалуйста…

— Полина, ты хорошо подумала? Потом снова прогонишь? — дышит тяжело, опускаясь на кровать.

— Не прогоню. Завтра перевезем наши вещи сюда. Если ты не передумал, конечно…

— Я никогда не передумаю, — усмехается, склоняясь к моим губам. — Ты моя женщина…

Эпилог

Внезапная болезнь нашего сынишки изменила всю нашу жизнь. Изменила самих нас, сплотила и показала, как мы нужны друг другу. Не только мы с Максом сблизились. Его родители вдруг поняли, как им нужны внуки. А у Максима появилась огромная семья. Все его братья и сестры по отцу стали приходить в наш дом, помогать и поддерживать.

Когда столько сочувствующих, то страх переносится легче намного. Когда Андрейка поправился и его выписывали из больницы, во дворе устроили целое представление, с музыкой, клоунами и цветными шарами, с подарками для всех детей, которые еще находились на больничной койке. И это не только Максим устроил. Его отец и все родные рьяно участвовали в этой нечаянной акции. По двору ездил настоящий детский паровоз с вагончиками, катал детишек.

— Ой! — закричал Андрейка, сидя на руках у отца. — Это как мой пар−рр−ровоз!

У меня сердце замерло, наш сын впервые произнес букву «р», и получилось у него так раскатисто, что все услышали. Будто знак, ведь и встреча с Чудиновым с паровом связана. Что было бы, если бы мы тогда не попали в магазин игрушек? Как раз в то время, когда родной отец моих мальчишек проводил там акцию.

Мы немного задержались во дворе больницы, покатали своих сыновей на поезде. Сейчас их было не отличить, Андрейка стал таким же шустрым, как Матвейка. Мы с Максом переглядываемся. И как теперь будем различать детишек? Раньше Матвейка был