Сейчас Вадим Авдеев — мой личный армагеддон.

И эта встреча в ресторане — не обсуждение и даже не приглашение к обсуждению. Это его шах и мат.

Я беру сумку, бросаю на себя последний взгляд в зеркало.

Шепчу своему отражению подбадривающее:

— Ты справишься, Крис.

Но на самом деле я ни черта в этом не уверена, потому что Вадим всегда выигрывает.

И я, блять, боюсь, что на этот раз он снова выиграет.

Я нарочно приезжаю немного раньше назначенного времени — хочу усесться за стол, чтобы не мелькать перед авдеевским носом своим беременным животом. Не знаю почему. Из какого-то ослиного упрямства быть может. Или потому, что слишком хорошо помню осиную талию его «безобразной Эльзы» на том фото в журнале, и не хочу быть объектом сравнения, проигрывающим с разгромным счетом. Хостес спрашивает, на чье имя стол, услышав фамилию (она даже здесь действует как будто заклинание на вход в пещеру Али-Бабы), проводит меня до столика в глубине, в слегка уединенной части зала.

В этом пафосном месте все кричит о деньгах: от хрустящих скатертей до официантов, которые смотрят на посетителей, как на экспонаты в музее. За окном Осло тонет в сумерках, а я тереблю край своего черного платья, и на секунду кажется, что ребенок внутри возмущенно пинается, хотя на моем сроке это исключено (я не совсем дремучая — прочитала все буклеты, которые получила в самый первый визит в клинику). Я бы и сама хотела кого-нибудь пнуть, желательно Вадима Александровича Авдеева, как только он усядется на стул напротив. Но я сижу спокойно как удав, только сжимаю бокал с водой с такой силой, будто это может удержать меня от того, чтобы не разнести этот зал к чертовой матери.

Я замечаю Авдеева, кажется, за несколько секунд до того, как он появится в зале.

Просто инстинктивно — как собака? — вытягиваюсь как гвоздь и с силой удерживаю руки на телефоне, делая вид, что без особого интереса перед встречей, листаю ленту в threads.

Мое сердце бешено лупит в ребра.

Ладони предательски потеют.

Я опускаю взгляд в экран, пытаясь сосредоточиться хотя бы на одной строчке, но все равно нутром чую — он уже здесь.

Краем глаза цепляюсь за двухметровую глыбу в черном костюме, который сидит на нем, как вторая кожа. Как всегда, конечно же. Его походка — расслабленная, неторопливая, как у хищника, который знает, что добыча уже в ловушке. Одну руку небрежно держит в кармане брюк. Официанты чуть ли не кланяются, и воздух становится тяжелым, как будто он притащил с собой всю свою юридическую армию.

Я чувствую его взгляд, и капитулирую через секунду — больше просто не получается. Кажется, если не посмотрю — он просто вырвет из меня душу, не притронувшись даже пальцем.

Синие глаза смотрят холодные, с искрой чего-то, что я даже не буду пытаться понять.

В тот наш последний разговор он смотрел… мягче.

А теперь, кажется, уже жалеет о том, что дал мне уйти при своих.

Господи.

В груди жжет.

Рвет.

Тупо больно дышать, и по мере того, как мое Грёбаное Величество подходит все ближе, начинают вскрываться старые раны. Я думала, зарубцевалось, но нет — кровоточит как будто мы расстались только вчера.

Вадим садится напротив, никак не обозначая свое присутствие даже вежливым приветствием, кладет на стол кожаную папку. Движения точные, как у хирурга, эмоции — такие же стерильные. От того Вадима, который смеялся над моими идиотскими шуточками, называл меня Барби и присылал сэндвичи, чтобы я не оставалась без завтрака, не осталось и следа.

Я до сих пор адски сильно люблю его.

Хотя теперь вместо него вот этот холодный циничный камень, смотрящий на меня, как на врага.

— Кристина, — голос Авдеева режет, как нож, с легкой насмешкой, — пунктуальна. Не ожидал.

— А ты, Авдеев, все еще думаешь, что можешь удивить меня пафосным рестораном, — огрызаюсь я, и сердце колотится как перед казнью. — Прилетел поиграть в хозяина жизни? Или новая пассия тоже не прошла проверку на соответствие высоким стандартам, и ты решил вспомнить обо мне? Ретроградный Меркурий, кстати. Говорят, в эту фазу можно безнаказанно творить всякую хрень — пользуешься моментом?

— Следишь за мной, малыш? — Его идеальные губы кривятся в снисходительной ухмылке.

Как это возможно, что ты стал таким красивым?!

Я ненавижу его так сильно, что с трудом удерживаю от желания расцарапать идеальное авдеевское лицо. С чуть более темной щетиной, чем я помню. С более длинной челкой, все так же слегка запутавшейся в густых черных ресницах.

Все неправильно, господи!

Зачем ты сказала про его новую бабу, Крис?! Чтобы что? Надеялась услышать, что «все кончено» или «это не то, что ты думаешь»?

— Читаешь журналы о финансах? — Вадим расстегивает пиджак, лениво забрасывает ногу на ногу, и когда к нам подходит официант, просит принести ему минералку с лимоном.

Вопросительно приподнимает бровь, давая понять, что можно сделать заказ.

Я дергаю подбородком, и он отпускает официанта.

— Я много чего читаю по долгу работы, — пытаюсь контролировать и строго дозировать тональность своего голоса. — Но не заметить твое довольное лицо с этой серой молью было просто невозможно. Поздравляю.

— Ты правда думаешь, что имеешь право говорить о моей жизни? — все тем же невозмутимым тоном интересуется Авдеев. — Тебе не кажется, что это, мягко говоря, не твое дело? И я здесь, как ты понимаешь не для того, чтобы ты упражнялась в острословии. Пришел тест ДНК. Ребенок мой. Поздравляю, ты не соврала. На этот раз.

— Как же плевать на твои поздравления — чтобы ты только знал. — Я расслабленно улыбаюсь, но под столом изо всех сил сжимаю кулаки, чтобы не заорать. Мысленно считаю до трех, и киваю на папку, которая лежит на краю стола как бомба замедленного действия. — Это что?

— Договора, Кристина. — Его голос становится холодным, как сталь. — Один — до родов. Второй — после. Ты должна их подписать, малыш.

— Должна? — Я нервно смеюсь. — Ты серьезно? Думаешь, я просто возьму ручку и подмахну твои бумажки, как послушная девочка?

— Именно так, Кристина. — Говорит — и лениво толкает ко мне папку. — Потому что у тебя нет выбора. Читай. Подписывай.

— Я и пальцем к этому не притронусь без своего адвоката. — Демонстративно откидываюсь на спинку стула.

— Адвокату ты их тоже можешь показать. — Авдеев снисходительно улыбается, давая