– Юла! Достань мне вон тот.

Детский голос зовет через сотни унылых и одинаковых дней. Воспоминания – все, что у меня осталось. Как же я рад, что хотя бы в воображении мне снова одиннадцать, я стою на этом шатком мостике и слежу, чтобы Надя не повторила свой трюк с нырянием. А то нас обрядят в еще более стремные шмотки. А я видел тот запас старой одежды и знал, о чем говорю.

– Ну достань, а?

Бросаю взгляд на топкий берег. В этом пруду не глубоко. Проверил уже. Едва ли по пояс, но на дне мерзкий и вонючий ил, по которому ужасно неприятно ступать. А ступишь, так к поверхности тут же устремятся пузырьки со зловонным запахом. Да и если отойду, кто спрячет эту дуреху от солнца?

– Нет, – ворчу я, а сам прикидываю, чем бы подцепить рогоз. Со стороны берега тоже не подлезть, слишком круто. А Надя же не отстанет. Может, лодку из сарая взять и надуть?

Хватаю свою мелкую упирающуюся проблему за руку, и мы вместе возвращаемся к дому.

– Я хочу тот камыш! – хнычет она.

– Это не камыш, а рогоз.

Устал уже поправлять ее. Но камыш она хотя бы выговаривает. Рогоз? Да ни в жизнь.

Вот мы уже в сарае Александра Игоревича, копаемся в старых вещах. Все еще не получается звать его папой. Кажется, его это сильно расстраивает, но переломить себя пока не могу. Да и смогу ли когда-нибудь?

Вместо лодки выуживаю из-под завалов старую камеру, а следом – велосипедный насос.

Отчего-то в этот момент чувствую себя жутко взрослым. Объясняю Наде разницу между камышом и рогозом, ниппелем и золотником, а она внимательно слушает. Ни черта не понимает, наверное, но слушает и многозначительно кивает, а я без остановки качаю и качаю. Кажется, в камере либо дырка, либо у меня не хватает сил. От трактора она, что ли?

– Тебе помочь, Юла?

После этого вопроса качать я стал еще быстрее, и камера наконец-то начала надуваться, а на лбу у меня выступила испарина. Понятия не имею, как я не рухнул в обморок на жаре, но Надя постоянно подносила мне воду, а потом и вовсе раскрыла над головой старый зонтик с торчащими во все стороны спицами. От этой трогательной заботы по спине бежали мурашки, и я с легкостью принимал ее. Я не чувствовал себя самозванцем, как в семье приемных родителей, в их любовь мне было сложно поверить, но с Надей все иначе. Так же легко, как и дышать. Не нужно притворяться, не нужно бояться быть счастливым. С радостью я принимал покрытый мелкими капельками стакан с холодной водой, а потом и вовсе Наде на смех вылил его себе на голову. Правда, она не смеялась, посмотрела строго, а потом вынесла из дома полотенце.

Надя все делала по-настоящему, от души. Не потому что взрослые посмотрят и оценят ее доброту, просто такой уж она была.

С горем пополам я накачал камеру, и мы потащили ее к пруду, чтобы доплыть до того самого рогоза. Надя старалась помогать, но больше висла на нашей ноше. Думаю, возьми я в одну руку камеру, а в другую – мелкую, мне и то было бы проще.

Я спустил на воду свою импровизированную лодку, положил сверху досочку и вооружился палкой, чтобы отталкиваться от дна. Надя махала мне с мостика, словно провожала моряка в дальнее плаванье. Я добрался до рогоза и отрезал тот самый, что она хотела. Без проблем вернулся обратно, и, кажется, за это путешествие я повзрослел лет на пять, таким важным и умным чувствовал себя. Но самой большой наградой стал Надин счастливый взгляд.

А затем она вновь заставила мое сердце биться чаще, разжала ладошку с лежащей внутри конфетой. Для меня… За столом я стеснялся попросить хотя бы одну, не мог взять сладость из стеклянной вазы сам, а когда предлагали, то вежливо отказывался. Я все еще чувствовал себя чужим. Этаким щенком-переростком, которого взяли не то из жалости, не то от отчаяния, и только с Надей я не думал о таких глупостях. Принял подарок, прижал к груди, где застряло невысказанное «спасибо».

Но шаткий новый мир треснул, когда в нашу идиллию вдруг ворвались местные мальчишки. Надя радостно махала им, звала играть с нами. Под их ногами проминались доски, а от воды расходились волны. На нашей камере вовсю начали кататься. Опрометчиво забытое чувство ненужности вернулось в десятикратном объеме, я пятился к берегу и с каким-то опустошением смотрел, как эта беззубая девчонка достает еще конфеты из карманов и раздаривает их другим. Всего за несколько секунд я присвоил Надину заботу, решил, что она принадлежит только мне, а это оказалось простой вежливостью. Надя относилась с добротой ко всем, но для меня ее поступки сразу обесценились, когда я понял, что не являюсь кем-то особенным для нее.

Это был самый счастливый день в моей жизни, и в тот день я безумно разозлился, решил отомстить, стать к Наде равнодушным и холодным.

Тогда я еще не догадывался, что совершил огромную ошибку. Этой глупой детской обидой я лишь сильнее выделил тебя из всего мира. Ты была младше и умнее. Быстро все поняла и стала тянуться ко мне с новой силой, искала моей дружбы и внимания, потому что они были нужны мне больше, чем тебе.

А я отталкивал тебя, пока однажды не сотворил непоправимое. Своими руками я погасил искры в твоих глазах, забрал твой свет и доброту навсегда.

Тогда зима была особенно холодной и долгой, Надя, и для меня она все никак не заканчивается… Теперь я жду, чтобы ты пришла и спасла меня, вытащила из старого непрекращающегося кошмара.

Глава 10

Юра

– Хочешь мандаринку? – Надя быстрее меня управилась со своим салатом и теперь чистила кожуру. Она сделала надрез ногтем и пыталась таким образом нарисовать на оранжевом боку узор.

– Не люблю, – честно признался я своей гостье и вернулся к маринаду для мяса.

Она замерла, отделив первую дольку, и уставилась на меня, как на сумасшедшего.

– Как можно не любить их? Это же… Это же… – Она прибавила голосу торжественности: – Мандарины!

– Ну вот так. – Я пожал плечами и попытался откинуть со лба мокрую от пота челку, которая лезла в глаза. На кухне стало ужасно жарко из-за работающей духовки.

Я не просто не люблю мандарины,