— Я беру отгул, — бросаю я через плечо, не оборачиваясь. — На сегодня. У меня охуеть какая важная встреча со стервятниками. Знала бы — хоть напилась бы, чтобы печень отвалилась.

Я выхожу из ее кабинета, из офиса, из фальшивой, глянцевой жизни.

На улицу, под моросящий, холодный дождь.

Иду, не разбирая дороги. Слезы смешиваются с дождем, текут по щекам.

Я одна. Снова, блять, одна. Против всего мира. И конца-края этому нет.

Сажусь на мокрую скамейку, смотрю на разноцветные фасады домов и опять не могу собрать мысли в кучу. У меня есть деньги — я могу попытаться сбежать. Кажется, причина «я не явилась к назначенному времени и улетела в Африку, потому что насквозь промокла», звучит довольно убедительно. А потом я вспоминаю — Авдеев знает про ребенка. Для него этот ребенок — типа, как Нобелевская премия за мир — все хотят, мало кто может. Он меня теперь из-под земли точно достанет. И мне даже Шутов не поможет спрятаться, потому что — долбаная мужская солидарность. Потому что они — его друзья, не мои.

Потому что у меня никого нет.

Даже кости отца в могиле — чужие, потому что там лежит человек, не имеющий ничего общего с моими детскими воспоминаниями.

Телефон в кармане вибрирует. О, вспомни Шутова — и он тут как тут!

Я сбрасываю.

Он звонит снова.

И снова. На пятый раз я все-таки отвечаю, потому что знаю — этот точно не отстанет.

— Чего тебе, Шутов? — Голос звучит хрипло и немощно. — Хочешь извиниться перед маленькой сестренкой, что ты продал ее за тридцать сребренников?

— Крис, где ты? — В его голосе тревога и полный игнор моего токсичного плевка. — Лори сказала, ты ушла. Я в курсе.

— Рада. А я в порядке, пока.

— Не ври, — не дает закончить разговор. У него это всегда получается само собой — всегда оставлять последнее слов за собой. Как и последнее решение. — Ты где? Я сейчас приеду.

— Не надо.

— Надо, Кристина. К адвокатам ты одна не пойдешь.

— Конечно, я не пойду одна, потому что не собираюсь никуда идти! — кричу. — Я не собираюсь с ним бодаться! Пусть идет на хуй! Это — мой ребенок!

— Перестань нести чушь, — голос Шутова становится жестким, как сталь. — Врубай мозги, Крис. Хватит бегать — набегалась. Я нанял Бьорна Хегга — он лучший в своем деле. Будет представлять твои интересы.

— Мне не нужен твой адвокат! Мне ничего от вас не нужно!

— Нужен. Вопрос закрыт. Ты сейчас не в состоянии принимать адекватные решения. Как раз для этого и нужен хороший адвокат. Где и в котором часу тебе назначили?

Я делаю глубокий вдох, собираясь еще раз его послать… но медленно сдуваюсь как шарик с маленькой-маленькой дырочкой.

Диктую название конторы и время.

— Только, Дим… — С трудом проталкиваю слова сквозь сжатое подступающими рыданиями горло. — Не приезжай, ладно? Я справлюсь… сама.

— Ты точно там будешь?

— Клянусь, — получается довольно иронично, поэтому приходится повторить. — Я не сбегу, Шутов.

— Хорошо, мелкая. Выдыхай, ладно? Ты не одна.

Он отключается, не дожидаясь ответа.

Я сижу, сжимая в руке телефон. Злость, обида, отчаяние — все смешивается в противный коктейль.

Но где-то в глубине души, под медленно источающимися слоями боли и ярости, появляется горькое осознание — он прав.

Я не могу снова сбежать. Это просто нелепо. Я даже не знаю, о чем пойдет речь — но уже придумываю новое имя. А вдруг все гораздо прозаичнее — Авдееву на хер не сдался этот ребенок, он вообще имеет полное право считать его чужим. И вся эта адвокатская возня — просто чтобы заставить меня подписать отказ от претензий на установление отцовства. Или типа того. У него же там целая новая любовь — вся такая… с виду правильная. И он, как положено, тоже весь из себя молодец — хочет идти в новое светлое будущее без выпавшего в виде меня и ребенка геморроя.

Поездка в офис к адвокату проходит в гробовой тишине уютного большого такси. Я сижу в машине и смотрю в окно. Злость постепенно уступает место холодному, трезвому расчету.

Думай, Кристина, что ты будешь делать, если Авдеев решит все-таки побороться за ребенка. С каких позиций ты зайдешь в эту войнушку с мужиком, чьи возможности… безграничны. Буквально, без преувеличения — без ограничений.

У него — целая империя.

У меня нет ни денег, ни связей.

Он раздавит меня, как букашку.

В голове пульсом бьется его угроза: «Я сделаю тебе больно…».

Я слишком хорошо помню его взгляд, когда он это говорил, и не было в них ни намека на блеф.

Но потом… потом я вспоминаю другое — наш Нью-Йорк, отдых в Калифорнии. Его заботу, его почти нежность. Я каждый день как ненормальна я гоняла от себя эти воспоминания, но сегодня прятаться от них просто нет сил.

Может, Шутов прав? Может, Вадим сказал все это на эмоциях? Может…

Все это «может» просто меня убивает, но в глубине души, там, где еще теплится надежда, я допускаю эту мысль. Несмелую, почти безумную.

Может, это — наш шанс? Хотя бы просто поговорить.

Я, черт подери, знаю, что он имеет право знать. Что он может быть прекрасным отцом.

Может, если я буду… немного уступчивой, мы сможем хотя бы поговорить без чертовых адвокатов? И я смогу… просто попытаюсь все ему объяснить. Сказать, что я просто… пыталась выжить… Что мой психиатр считает, что я просто испугалась, и что я не умею… многих простых вещей в отношениях, совершенно естественных для других людей.

Эта мысль — как тонкий лучик света в непроглядной темноте. Я цепляюсь за нее, как за спасительную соломинку.

Я выхожу из машины у высокого, стеклянного здания в деловом квартале Бьорвика. Сердце все еще колотится, но страх уступает место какой-то странной, отчаянной решимости. Смотрю на фасад, на котором холодным металлом выгравировано «Tørne Partnere», и чувствую, как медленно, но неумолимо начинает испаряться моя решимость, оставляя после себя липкий, тошнотворный страх.

Господи, да кого я обманываю? Я не готова. Я никогда не буду к этому готова!

У входа ждет мужчина. Высокий, худощавый, лет пятидесяти, с сосредоточенными, очень проницательными глазами и копной седых, непослушных волос. На нем дорогой, но слегка помятый твидовый пиджак, который делает его похожим скорее на университетского профессора, чем на акулу юриспруденции.

Я останавливаюсь рядом, пару секунд мы смотрим друг на друга, потом он подходит.

— Фру Кристина Таранова? — В ответ на мой кивок протягивает руку. Его