Деловой стиль Потапову очень идет: брюки, пиджаки, рубашки, галстуки — на нем всегда все сидит идеально.

Но деревенский фэшн — как выяснилось, идет и сидит в разы больше и лучше! Вот он, истинный Макс — простой и работящий. Настоящий мужчина.

И вся прелесть его образа, наверное, заключается в том, что таким Потапова могу видеть только я. Только я, понимаете?

— Да, накрыло, — отвечаю с опозданием, откровенно залюбовавшись им.

— Сам залезу и поищу. В дом зайди уже! — прогоняет меня с улицы.

Я не спорю, в тепло возвращаюсь и теперь на контрасте с чистым уличным воздухом замечаю, какие потрясающие ароматы в избушке витают.

Одна из двух конфорок на электрической плитке не работает, но вторая не подкачала. Надев рукавицу, я осторожно снимаю крышку и пробую. Жаркое из вырезки с черносливом в старой бабушкиной скороварке удалось. Надеюсь, что Максу понравится. Я очень хочу, чтобы ему понравилось, ведь я давно уже с таким удовольствием ни для кого не готовила.

Скороварку убираю на дощечку и ставлю чайник, мою зелень, нарезаю, параллельно заправляю маслом и винным уксусом винегрет.

Представляете, Потапов объявил, что хочет именно этот салат с, внимание, французским названием, пока я его в магазине пытала, что бы такого сегодня простого приготовить. Нашим легче. Я нашла в «Магните» готовый набор для винегрета, от себя покрошила в него маринованные огурцы — овощи мне пресными показались, добавила лук и консервированный горошек.

Из новогоднего меню больше у нас ничего особенного и нет, кроме фруктов, сыров и мясной тарелки.

— Ты все нашел! — радуюсь, как дитя, когда Макс заносит в дом небольшую нейлоновую елку, а следом коробку из-под телевизора.

— Куда ставить? — разувшись у порога, Макс скидывает верхнюю одежду. — Крестовину не нашел. Как смог — сколотил, — обращает мое внимание на подставку для елки.

И явно скромничает — она, словно, тут и была.

— Все супер! У тебя золотые руки! Давай вот тут поставим, — прохожу в комнату и на пространство между телевизором и креслом показываю.

— Должна войти, — соглашается Максим.

Входит идеально.

Первым делом я поправляю покореженные ветви и обматываю ель купленной вчера гирляндой. Другая — паутинка — уже на кухонном окне мигает.

— Смотри, какие!

Открыв коробку, достаю одну из коробочек поменьше и показываю Максу спасенные им из забвения елочные украшения, переложенные потемневшей ватой и засыпанные осколками менее везучих своих собратьев.

Очень жаль побитые советские игрушки — это же такой раритет. Но целых гораздо больше: шишки, кукурузки, сосульки, колокольчики, домики, разноцветные шары с выемками и со «снегом», стеклянные бусы. Я трепетно перебираю, изучаю каждую, прежде чем на елку повесить. В завершение набрасываю на верхние ветви серебряный «дождик».

Максим тем временем находит в коробке запечатанную пачку ветхих бумажных флажков и мне показывает.

Читаю на упаковке: Флажки елочные «Цирк». Бумажные. Двухсторонние.1984 г. 30 шт.

— Восемьдесят четвертый! — поражаюсь возрасту этих бумажек, отряхивая руки от налипшей трухи и пыли. — Нас с тобой тогда еще даже в планах не было!

— Разумеется, Мань. Наши родители тогда еще в школу ходили.

— Да-а, — тяну с какой-то неизъяснимой ностальгией.

Ведь эти старые игрушки — свидетели не одного праздника, — помнят еще моего папу маленьким и дядю Мишу. А я вдруг вспоминаю елочные украшения в нашем доме. У нас точно так же, в гараже, в этом ненавистном всем нам гараже, стоит искусственная елка и есть коробка с игрушками. И точно так же их уже годами никто не достает.

Если бы сейчас я увидела те самые игрушки, точно бы разревелась. А эти, бабушкины, из прошлой эпохи, дарят только самые теплые ощущения.

И все же есть у меня новогоднее воспоминание, о котором я могу говорить без слез. Им и спешу поделиться с Максом.

Но сначала прошу его погасить свет.

— Помню, в детстве залезешь под елку… Не тут. Дома, — говоря это, я опускаюсь на ковер и заползаю под ель таким образом, что голова под нижними ветками оказывается. — Вот так ляжешь и смотришь наверх. И кажется, что там происходит волшебство. — Прищурившись, я всматриваюсь вглубь нейлоновых ветвей, где в отражении шаров и переливах мишуры мерцают огоньки гирлянды. Фоном на телевизоре звучит мелодия из старого фильма. И творится реальная магия. Вдруг становится легко и радостно на душе, совсем как в детстве. — Иди сюда, — шепчу Максу из-под елки.

— Ма-ань, — слышу его хриплый смех.

— Ну иди, иди, — рукой подзываю. — Выключи взрослого дядьку, найди своего внутреннего ребенка и полежи минуту.

— Только ради тебя.

Максим устраивается рядом. Мы лежим в тишине, плечо к плечу, а после я замечаю, что он не вверх смотрит, а на меня.

— Да ты туда смотри! — подбородком ему задаю направление.

— А… Да-а, — рассеянно тянет. Чувствую, как его пальцы находят мои и нежно поглаживают. — Ма-ань? — тихо зовет Максим.

— Что? — поворачиваюсь, и мы сливаемся взглядами.

В темных глазах Потапова вспыхивают красные искры, хотя на ели сейчас зеленые светодиоды загораются. У меня в груди мгновенно своя собственная гирлянда зажигается и с медленным плавлением затрагивает низ живота.

— А давай тут на все новогодние зависнем? — предлагает Макс, переплетая наши пальцы.

— Зачем?

— Проведем вместе каникулы, — говорит очень выверенным тоном.

У меня даже мысли не возникает, чтобы отказать ему. Напротив, голова кружится и такая эйфория захватывает, когда понимаю, сколько у нас будет времени, чтобы… Чтобы… что? Я не знаю, как это назвать…

Мутки. Да. Точно.

— А твои родители? — все же считаю нужным напомнить Максиму. Мутки — мутками, дружба — дружбой, но Потапов — единственный ребенок в семье, объект гордости и обожания родителей, и отношения у них очень уважительные и трепетные. — Ты ведь к ним всегда первого числа ходишь поздравлять.

— Извинюсь, объясню, что у меня исключительная ситуация, и в этот раз не получится. Они поймут.

— Исключительная? — хочется понять, что стоит за этим выражением.

— Да, — лаконично отвечает Макс.

Гораздо больше информации я получаю из его прикосновений. Казалось бы, мы всего лишь держимся за руки, но ощущения такие, словно трахаемся ими: плавно и чувственно. Adagio.

— Ты меня сейчас соблазняешь? — дразню его улыбкой.

— Получается? — сипло переспрашивает и прочищает горло.

— Ага…

Тогда Макс пальцы освобождает и на бок перекатывается, попутно обнимая меня за талию, и тоже вынуждает повернуться.

— Мань, мой внутренний ребенок хочет целоваться, — сообщает, приближая лицо к моему. — Мы же не станем его расстраивать? — горящий взгляд на мой рот нацеливает.

В груди и горле так беспокойно становится, что я судорожно глотаю, прежде чем головой помотать:

— Не станем…

Прикосновения его губ и густой щетины