— Что?

Я провела его в комнату и продемонстрировала погром. Днем я попыталась убраться, чтобы скрыть следы своей истерики. Но получалось из рук вон плохо, поэтому я, наоборот, оставила разруху.

— Ё-моё, Маша! Что это?!

— Я хотела поменять шторы, но свалилась с табуретки. Оборвала карниз, сломала стульчик и стол, перевернула банку с красками, — побольше надрыва в голос, — перепортила кучу вещей.

Он еще раз обвел комнату взглядом и недовольно цокнул языком:

— И на фиг это было делать? Чем тебя не устраивали шторы?

Тем, что их, как все остальное в этой комнате, подбирала твоя шмара…

— Просто хотела новые.

— Ладно. Разберемся. Что там на ужин?

Он даже не спросил, не ушиблась ли я во время падения, не сломала ли ничего. И я вдруг поняла жуткую и совершенно очевидную вещь.

Ему было все равно.

За ужином Семен вел себя так, словно не ел неделю – закидывал ложку за ложкой с такой скоростью, что я не успевала следить.

Обычно он так хватал после того, как выбирался в зал на редкую тренировку.

Интересно, а какая тренировка была у него сегодня? Темноволосая со змеиными глазами? Или, может, еще какая? С кардио нагрузкой или без?

Мысли об этом кололи острыми шипами, раздирая плоть изнутри, но снаружи я была радушной хозяйкой, примерной женой, которая давилась от умиления, глядя как благоверный за обе щеки уплетал ее стряпню.

И все-таки он что-то почувствовал, потому что прошепелявил набитым ртом:

— Ты сегодня какая-то странная.

— Переживаю из-за детской. Столько вещей хороших испортила.

— Это потому, что надо быть аккуратнее и беречь то, что тебе сделали.

Он хотел сказать, сделала? Его дорогая Анечка Каталова?

Не знаю, как мне удалось сохранить печальное выражение лица, и не взорваться.

— Ты же знаешь, как я берегла. А тут ножка у табуретки надломилась, и все…

— Есть надо меньше, чтобы ничего не надламывалось, — сказал он и рассмеялся довольный своей шуткой. Судя по всему, ему было очень весело.

— По-твоему, я толстая?

— Нет, конечно. Ты у меня еще о-го-го.

— Еще о-го-го? — прохладно переспросила я.

— Угу, — кивнул, шумно потягивая чай из кружки, — бывает на улице по сторонам смотришь, а там молодые девки, как коровищи. С ляжками, задницами, трясущимися жирными пузами. А ты в два раза старше, но так не колышешься.

— То есть я еще и старая?

— Маш, хватит цепляться к словам. Ты же сама понимаешь, что не девочка уже… да и рожавшая вдобавок. Что тут поделаешь? Ничего. Только поддерживать. Кремами, зарядкой, массажем. Банки можно купить, всякие утягивающие портки.

Банки, значит, купить…

Портки утягивающие…

У меня аж чуть пар из ушей не повалил. Когда он перестал следить за словами и решил, что говорить жене такие вещи – это норма? До того, как связался с молодой любовницей? Или после?

Очень хотелось продолжить тему и докопаться до него по полной программе, но нельзя, потому что непременно начнем ругаться, я заведусь еще сильнее и не смогу удержать внутри то, что кипело весь день, требуя немедленной расправы над предателем.

Нельзя. Я еще ничего не выяснила насчет его планов и намерений, поэтому никакой ругани…но и смиренно глотать его шуточки тоже не стану.

— Ты абсолютно прав, Сем. — С добродушной улыбкой произнесла я и добавила, — кстати, хорошо, что заговорил о поддержке. Тебе бы к врачу записаться. Ты в последнее время так сильно храпишь, что боюсь, как бы Аринка не проснулась. Вдруг это сердце? Говорят, у сердечников храп – частый гость. Или, может, полипы выросли…

— Какие еще полипы? — возмутился Абрамов.

— Сем, ну я же не медик. Откуда мне знать, что у тебя там выросло. Может, это вообще возрастное уже началось. Но уверена, что при надлежащем лечении мы справимся с любым недугом. — я ласково потрепала его по руке, — пирог хочешь?

Конечно, он хотел пирог. Но судя по тому, как сердито кусал и как молчал весь оставшийся ужин, мои слова ему не понравились.

А чего ты хотел милый? Безнаказанно упражняться в остроумии и отрабатывать на мне свою пассивную агрессию? На Анечке своей тренируйся. Хотя вряд ли она такое терпеть станет – сразу пошлет куда подальше.

— Все. Я на диван. Устал, — с этими словами он отодвинул от себя тарелку и, даже не поблагодарив, поднялся из-за стола.

Он и ведь и прежде так уходил, оставив за собой грязную посуду и фигурную россыпь крошек на столе, просто я внимания не обращала. А теперь, потеряв свои никчёмные розовые очки, подмечала деталь за деталью, и картина вырисовывалась крайне неприятная.

Кажется, я настолько растворилась в долгожданном материнстве и была так уверена в своем муже, что пропустила все тревожные звоночки. Просмотрела момент, когда он начал отдаляться.

— Надо приделать карниз, — обронила как бы невзначай, убирая тарелки в посудомойку.

— Прямо сейчас что ли? — он раздраженно дернул плечом и пошел дальше, явно намереваясь проигнорировать мои слова.

— Конечно, сейчас. А когда? Завтра Аринка придет домой, а в комнате такая разруха.

— Так приберись!

— Я-то приберусь. Но карниз все равно вешать тебе.

— С чего бы это?

— Ммм, дай подумать… Может, с того, что ты мужчина? Я тебя и так по дому практически не напрягаю.

— Еще бы ты напрягала. Я вообще-то работаю.

— А я вообще-то в декрете и целыми днями занимаюсь с нашим ребенком, и подрабатываю если уж на то пошло.

— Давай не будем сравнивать дырку с пальцем. Где декрет с подработками и где настоящая работа.

А вот это вообще что-то новенькое. Раньше я не замечала за ним такой явной тяги к обесцениванию.

— Не хочешь делать сам — найми мужиков с руками. Они все прекрасно сделают.

— Ага. А денег на них ты дашь?

— Нет, милый. Ты, — холодно улыбнулась я, — У тебя же настоящая работа, а не у меня. Так что не разоришься.

Если, конечно, все не спустишь на украшения для своих девок…

Захлопнув посудомойку, я ушла с кухни, по пути задев мужа плечом, и принялась наводить порядок в Аринкиной комнате. Гремела, стучала, шелестела пакетами, создавая максимум шума и суеты. Еще и музыку включила.

Хрен тебе Абрамов, а не полежать на диване в тишине и покое. Хрен! Тебе!

Он выдержал