— Если ты не виновата, то не проживёшь и одних суток.

— Я и тобой не проживу долго. Ты или сам меня убьёшь, или кто-то другой доберётся. Так я хотя бы увижусь с родителями, — она говорила с настоящим надрывом.

Кто может так играть? Что может заставить человека быть настолько убедительным? Мне стало душно, я почти почувствовал себя злодеем, который погубит невинную девушку. У неё и правда мизерные шансы ни со мной, ни без меня. Она — разменная монета. Стала ей, когда оказалась в том злополучном коридоре, намеренно или случайно, уже не важно. Для неискушенной девушки она слишком хорошо это понимает. Я резко затормозил, так что Вика не на шутку испугалась, с откровенным ужасом вглядываясь в моё лицо.

— Ты свободна.

Она посмотрела на меня, пытаясь оценить, говорю ли я серьёзно, а я для чистоты эксперимента разблокировал двери.

— Город в той стороне, откуда мы едем. Где-то километр назад проехали автобусную остановку.

Она посмотрела на меня в последний раз, открыла дверь и вылезла, отлично понимая, что второго шанса уйти от меня у неё не будет. Как только дверь с её стороны хлопнула, я рванул с места, так что покрышки задымились. «Ягуар» разогнался до ста километров в час за три секунды, прямо как по инструкции, и я втопил педаль газа в пол, дожимая скорость до трёхсот.

Пейзаж за окном сливался, и мысли в голове проносились с такой же бешеной скоростью. Пусть и не я втянул её в это, может, даже она сама на всё подписалась, но я нёс ответственность за последствия действий моего брата, которые взрывной волной уничтожали всё, накатывая цунами от эпицентра, имя которому Гассан. Этот идеальный шторм уже накрыл нас всех. Если Вика говорит искренне, то я единственный, кто может дать ей шанс на спасение, мизерный, но это больше, чем ничего.

Истинная подружка Гаса уже бы извелась от ломки, сбежала из дома и продала всё, до чего смогла бы дотянуться, но эта Вика за три дня ни о чём меня не попросила, молча носила одежду, которую ей наскребли в кабаре. Она не возражала, не спорила, не скандалила, не пыталась вызвать жалость или ненависть. Она не оправдывалась. Она была настоящей. Но не наивной. Вот что меня заставило насторожиться и не доверять ей. Она была умной, проницательной, сложной, мало говорила, но хорошо оценивала ситуацию. Была бы она простой дурочкой, мне было бы гораздо проще поверить в её невиновность.

Я сбросил скорость, уже понимая, что не могу оставить её на дороге. За нами могли следить, а я без охраны. Можно, конечно, вызвонить Ахмета, чтобы он поехал следом за мной и подобрал её. Пройдёт совсем немного времени, она даже не успеет дойти до остановки. В конце концов мало ли кого она может встретить на трассе. И кто-то может добраться до неё раньше. Насколько же сейчас мой разум затуманен эмоциями, что я подвергаю нас с ней опасности.

Я развернулся на пустой дороге и поехал обратно, а в сердце закрадывалось противное чувство липкого страха, что не найду её. Она могла свернуть с трассы в лес. До неё уже могли добраться мои противники и чёрт знает, кто ещё.

Я ехал пять минут, и это время показалось мне вечностью, я боялся, что уже пропустил её, но ещё через две минуты фары осветили тонкую фигуру, шагавшую по обочине. Она никуда не свернула, просто шла по дороге в город.

Женщины — странные создания. Её меньше часа назад чуть не изнасиловали, но она гордо вышла из машины на пустую трассу без денег, телефона и документов. Неужели женская спесь сильнее инстинкта самосохранения?

Я затормозил напротив неё и опустил окно:

— Вика, садись в машину.

Но она даже головы не повернула. Даже если ей и было страшно, она не подавала виду. Я причинил ей много боли за три дня, и она имеет полное право обижаться на меня и даже игнорировать. В конце концов я сам её отпустил, а теперь даю задний ход.

С одной стороны, она понимала и признавала мою власть, с другой стороны, высоко держала голову, как с равным. Я никогда не бегал ни за одной женщиной. Я мог великодушно подождать, пока женщины сами меня догонят, но чаще всего, я просто шёл вперёд. Но сейчас я остановил машину и вылез, догоняя её, и обнял, крепко прижимая к себе. Она лишь слегка попыталась меня оттолкнуть, но я не дал этому движению перейти во вспышку гнева, и она перестала сопротивляться.

Если отпущу сейчас, то потеряю навсегда. А я хотел, чтобы она открыла мне свой мир. Там нет империи семьи, построенной на крови и боли чужой и своей собственной. Там мать не врезается в опору моста на бешеной скорости, так что её тело извлекают из покорёженной до состояния металлолома машины по частям. Там нет брата, который разрушает себя, планомерно загоняя иглу с ядом в вену. Там нет власти, на которую постоянно кто-то посягает, проверяя меня на прочность. Там нет сумасшедших денег, которые страшно потерять. Но если подумать, то даже при наших самых нескромных запросах, то мы и за всю жизнь не сможем растратить активы полностью. Там нет сестры, которая готова перебить всех родных, только бы получить свою долю. Там нет подростка, который живёт, как бледная тень, отражающая все наши грехи. Если есть иной мир, где всего этого нет, то я хочу туда. Это не она нуждается во мне, а я в ней. В её глубоких проницательных глазах, в тихом голосе, в чистой душе.

— Прости меня. Прости меня за всё, что я успел сделать. Я не могу тебя отпустить, Вика.

Она вдруг начала тихо плакать, чуть вздрагивая, и я впервые в жизни почувствовал в женских слезах всю боль, которую она сейчас испытывала. Наша семья вырвала её из привычной жизни, и обратной дороги просто нет. Она погибнет, захлебнётся в обстоятельствах, в побочном эффекте нашей власти. Бесполезно двигаться дальше. Трасса не приведёт к автобусной остановке или в город: сейчас любая дорога для неё ведёт прямиком в преисподнюю. И я тот самый дьявол, который возьмёт её за руку, проведёт по всем кругам ада и выведет обратно на свет божий. Только бы она не отпустила протянутую руку. А потом я её отпущу сам. Должен буду, потому что со мной она не останется после всего, что