Она сняла повязку с ребра и, осмотрев порез, побледнела:

— И ты точно родился в рубашке.

Я бы мог с ней поспорить насчет последнего, но не сейчас.

— Сомневаюсь.

— Раны чистые. Регенерация тканей идет полным ходом. Кто тебя обработал?

Селеста внимательно смотрела на меня, понизив голос.

— Сам.

— Не верю.

— Мы с тобой не на суде, женщина, и не под присягой, чтобы ты мне верила.

— Адам…. я вынуждена сообщить Марио.

— Чёрт! Просто зашей меня! Или я сделаю это сам!

Я уснул там же, на кушетке в кабинете Селесты. Обезболивающее всегда вырубало меня лучше любого снотворного. А когда проснулся и спустил ноги на пол, на ковре уже сидел Теодоро с планшетом в руках. Его светлая кудрявая голова качалась из стороны в сторону в такт музыкальному ритму, который звучал в его наушниках.

Наверняка какой-нибудь древний саундтрек, типа «Shell Shocked» или «Ghostbusters» Рея Паркера младшего. Он обожал «Черепашек ниндзя» и «Охотников на привидений». С момента, когда мы попали в этот дом, мы оба выросли, но, как Селеста ни старалась, этому парню по-прежнему оставалось двенадцать.

Правда, иногда, когда он выдавал тезисы типа: «А знаешь, Ангел, жизнь — это не бег вперед, все ошибаются. Жизнь — это момент покоя. Когда стоишь с закрытыми глазами и знаешь, что ты просто есть. Как птица, которая устала махать крыльями и теперь парит над землей, понимаешь?»… я мог дать ему все девяносто. Потому что всякий раз мне нечего было на это ответить.

Он мог месяцами не замечать мое отсутствие, но когда я появлялся, часами не отходил от меня и помнил каждую деталь нашего последнего разговора, словно он произошел вчера.

***

Не знаю, каким чудом мир сохранил в нем наивность, но, когда ребенком мне казалось, что ад никогда не закончится, потому что Бог обошел стороной стены монаршего дома инока Сержио, именно в Тео я черпал веру, что есть сила, неподвластная беловолосому ублюдку.

Тьма вокруг нас множила ужас и ненависть, мы оба каждую ночь умирали, но наступал новый день, и Тео снова смотрел на меня наивными голубыми глазами.

«Ангел, смотри, какой красивый жук. У него зелёные блестящие крылья и мохнатые лапки. Сейчас я его посажу на ветку, и он улетит! — Тео улыбался, осторожно рассматривая в своей ладони жука. Затем посадил его на толстую ветку груши. — Когда-нибудь и мы с тобой улетим отсюда, как этот жук. Ты мне веришь?

— Нет.

— У отца Сержио нет власти над жуком.

— Он не отец, а гребаный мудак! И ему не нужна власть над жуком, чтобы просто его убить!

Я даже замахнулся, чтобы ударить кулаком по стволу, но Тео меня опередил. Взял и посадил жука мне на лоб.

— Не убьет. Тогда ему не останется чем любоваться! И монстр из зеркала убьет его самого.

— Я не понимаю твои дурацкие загадки, Тео! Здесь нет ни одного зеркала! — Я с раздражением снял со лба жука и бросил на землю. Но друг поднял его и запустил в небо. Тот тут же расправил блестящие крылья и полетел. — Скажи нормально!

— Я и говорю. В зеркалах живут монстры, поэтому отец Сержио не любит в них смотреть и прячет от нас. Ему нравится смотреть на Ангела.

— Перестань называть меня этим дурацким прозвищем! Меня зовут Адам!

У Тео испуганно расширяются глаза, он прыгает ко мне и закрывает рот ладонью.

— Нет, ты Ангел! Я точно знаю!»

Мы все брили головы общей машинкой для стрижки волос, с этого начинался каждый день четверга, а дальше следовало обязательное обливание холодной водой и молитва, после чего у половины детей инока Сержио от кашля рвало горло и выворачивало кишки.

Но иногда инок Сержио сам брил кого-нибудь из своих «сыновей». Выгнав других из каменной душевой, подолгу гладил шершавыми ладонями шею, затылок и плечи избранника, заставляя раздеться и стоять перед ним голым на каменном полу.

Эти ладони были большими и горячими, и находились среди нас такие, кто жаждал их прикосновения, как единственного источника тепла и надежды на сытый завтрак.

Но только не я.

Упрямый и самый сложный из его пленников, я стал огрызаться, как только у меня начали отрастать зубы. А то, что было «до», я заставил себя забыть.

— Тебе не нравится, когда я тебя трогаю? — голос инока звучал, как сладкая патока. — У тебя красивое тело, Рино. Почему ты такой худой? Мне известно, что это ты таскаешь яйца из курятника, но я ведь не наказал тебя за воровство. А всё потому, что ты мой любимый сын. Возьми хлеб, я принес его для тебя.

Я ёжился и сцеплял зубы, насколько хватало смелости отстраняясь от шершавых рук. Морщась от запаха смолы и ладана, которыми инок пропах насквозь, мотал бритой головой «нет», прижимая ладони, сжатые в кулаки, к посиневшим от холода бедрам.

— Ласка и забота, это проявление истиной любви отца к своим детям. Я люблю каждого из вас, Рино. А ты должен любить меня.

— Я знаю, как попасть на холм крестов. Я наемся камней в саду, как Бенито, и умру! Я это сделаю!

— Прочь! — пощечина откидывает меня от инока. — Ступай под холодную воду, дьявольское отродье! И пусть молитва очистит твою грешную душу! Вслух читай молитву, чтобы я слышал! Ты ещё попросишь моей милости!

В десять лет я впился зубами в его руку и потерял сознание от удара об стену. В двенадцать — полоснул Сержио по груди найденным на берегу куском стекла и не дал себя ударить, а после этого несколько ночей просидел в подвале с библией в обнимку, от голода отгрызая куски от кожаного переплета.

Я не просил и не каялся. Всё, что мог, брал сам, и уже тогда ненавидел инока всей душой. В то время как души других детей дома всецело принадлежали ему.

Тогда нас ещё было четверо, оставшихся из восьми.

А однажды в нашем монастыре появился новенький.

Мальчишке было лет десять, у него были голубые глаза и светлые кудри, как у девчонки. Он был страшно напуган, закрывал лицо руками, но успел сказать мне, что его зовут Теодоро, прежде чем забыл свое имя и стал для отца Сержио малахольным сыном Флавио. Ребенком грешной шлюхи, у которого демоны отобрали ум.

Тео. Единственная душа, к которой я смог привязаться в том аду.

Прошло десять лет, как мы вырвали себе свободу, но я никогда не спрашивал его, помнит ли он наше прошлое.