Но, глядя на нахохлившуюся меня, он усмехнулся.

— Ладно, если это тебя успокоит, скажу: против тебя у меня с самого начала не было никаких шансов. Поэтому теперь я даже благодарен Сонечке за то, что она избавила меня от... ну ты и сама всё понимаешь.

— А п-почему ты ей этого не сказал?

— Чего не сказал? Что она меня опередила? Стефания, ну ты ведь девочка. Как думаешь, ты хотела бы такое услышать? Чувство вины утихнет, а вот задетое самолюбие может здорово подорвать уверенность в себе и отравить жизнь надолго.

А я вдруг вспоминаю о моей Сашке, для которой каждый мужчина априори потаскун — либо потенциальный, либо уже состоявшийся. Я стискиваю Генкину шею и нежно касаюсь губами его губ.

— Прости, я больше никогда н-не стану в тебе сомневаться. И, знаешь, если бы я не влюбилась в тебя раньше, то сейчас стопроцентно п-потеряла бы голову.

— М-м, так ты в меня влюбилась? — урчит он мне в губы.

— Как кошка, — выдыхаю в ответ. — Генка, а давай больше н-не будем расставаться. Потому что, когда мы п-порознь, с нами всё время что-то случается.

— Ну ладно… только это же надо как-то скрепить, да?

— Да-а… п-прямо здесь будем скреплять?

— А зачем нам далеко ходить? Погоди-ка, — он приподнимает меня за бёдра и начинает шарить в своём кармане.

Он что, серьёзно ищет презерватив? Он с ума сошёл?

— Сейчас, малышка, — и, продолжая меня удерживать, Генка в несколько шагов допрыгивает до клумбы и одним варварским жестом срывает несколько бело-розовых пионов.

— Ты что делаешь?! Здесь же кругом к-камеры!

— Так я вижу хреново… скажу, хотел подорожник к глазам приложить, но перепутал случайно. Так, всё, тихо, не сбивай меня с мысли.

Под ошарашенными взглядами нескольких очевидцев этого вопиющего вандализма Генка скачет вместе со мной обратно к скамейке и, снова усадив меня к себе на колени, протягивает пушистый и потрясающе пахнущий букетик. А я прячу руки за спину — не-эт, в таком безобразии я не участвую.

— Нас с тобой арестуют, — хнычу я. — Знаешь, какие н-немцы стукачи?

— Да и хрен с ними. Бегом сюда руки! — рявкает Генка. — Не обламывай такой важный момент.

— Момент нашего п-позора? — я сцепляю за спиной пальцы. — Не дам.

— А сейчас? — Генка разжимает свою ладонь, которой только что придерживал меня, а там…

Моё сердце замирает от восторга и счастья, а руки сами тянутся к восхитительному колечку.

— Это мне?..

— Сперва цветы, — Генка впихивает мне в руки пионы (ой, мне теперь и в тюрьму не страшно!) и торжественно объявляет: — Стефания Скрипка, я повторно предлагаю тебе сменить фамилию, потому что ты — моя любимая женщина.

Эпилог

Стефания Геннадий Цветаевы

Август (2 месяца спустя)

Мадрид

Собор Святой Марии Магдалины — единственный православный храм в Мадриде. Обычно здесь молятся эмигранты, а на Пасху здесь можно освятить куличи.

Но сегодня в этом чудесном храме произошло великое и прекрасное таинство — наше с Генкой венчание. Боже мой, я до сих пор поверить не могу. А-а-а! Мои щёки пылают от волнения, ноги подрагивают, а я то и дело поглядываю на наши сплетённые пальцы, чтобы убедиться, что колечко на месте, и это не сон. Это наша с Генкой живая реальность, перед которой даже мечты трепещут.

Мы выходим из прохладного храма, и тут же ныряем в удушающий жар — сегодня в Мадриде, наверное, плюс пятьдесят. Генка, щурясь от яркого солнца, тут же надевает очки, а я снимаю венчальный платок, покрывающий мою голову и обнажённые плечи. Пожалуй, это единственный свадебный аксессуар (кроме обручальных колец, конечно). Одеяние у нас с Генкой совсем не торжественное, однако мы оба в белом — я в воздушном коротком сарафанчике на тонких бретелях, а Генка в льняной рубашке и брюках.

Наше мероприятие вышло очень спонтанным, поэтому мы оба немного ошарашены. Конечно, мы планировали пожениться, и собирались это сделать в конце сентября в родном Воронцовске. Но буквально вчера, когда мы прилетели в Мадрид, Феликс толкнул нас на эту замечательную авантюру — обвенчаться в местном православном храме. А мы с Генкой приняли идею на ура.

И вот!

— Так, а что с лицами, молодожёны? Улыбаемся! — командует Феликс и наводит на нас объектив камеры. — Стефани, покажи-ка мне трепетную голубку! Гена, больше огня! Да за каким ты снова напялил очки?

— Я так вижу! — рычит Генка и, прижав меня к себе, очень опасно улыбается в камеру.

А я подглядываю за ним. Какой же обалденный у меня муж!

В Германии мы провели полтора месяца — операция на глазах, реабилитация, потом пластика и снова реабилитация. Зато теперь Генка выглядит и чувствует себя отлично. По мне, он и без пластики был хорош. А шрамы только добавляли ему брутальности. Но Генка сказал, что не хотел бы заявиться в загс с «крокодильей мордой». Это не я — это он так думал.

Но сейчас Генка вполне доволен своей внешностью, хотя небольшие отметины на лице всё же остались. «Кроме мамы, никто и не заметит, — отмахнулся он, — а эта бровь у меня вообще была несчастливая, поэтому без неё даже лучше». Шутник!

— Карета подана, молодёжь, — Феликс приглашающим жестом указывает на роскошный белый кабриолет (наверняка арендованный).

— Слышь, Фил, а свадебный обед у нас будет? — волнуется Генка. — А то ж мне одного кагора маловато. Я и так худой стал, как велосипед.

Феликс скептически осматривает «худого», не добирающего всего три кило до центнера, и спешит успокоить:

— Всё будет, Гена! И обед, и праздничный ужин, и свадебная экскурсия по Мадриду, и… — Феликс коротко прижимает кулак к губам и наставляет на нас большой палец. — И обязательный мастер-класс по фламенко!

— Ух, едрид Мадрид! Это мы ещё не проходили, да? — Генка поднимает