— Но мы можем попытаться...
— Попытаться что? — перебиваю я. — Сделать вид, что ничего не было? Я не смогу, Павел. Каждый раз, глядя на тебя, я буду думать о ней. О том, как ты лгал мне. О том, как использовал наших детей.
— Я не использовал...
— Использовал! — кричу я. — Ты превратил их в соучастников своей лжи!
Он молчит, опустив голову. На кухне повисает тишина, нарушаемая только тиканьем часов и гудением холодильника.
— Хорошо, — говорит он наконец. — Я уйду. На время. Пока мы не разберёмся, что делать дальше.
— На время, — повторяю я. — Конечно.
Он поднимает голову, смотрит на меня.
— Я правда люблю тебя, Лена. По-своему.
— Знаю, — говорю я. — И это самое страшное. Что ты любишь меня по-своему и при этом можешь причинять такую боль.
Он уходит собирать вещи. Я остаюсь на кухне, слушаю, как он ходит по спальне, открывает шкафы, укладывает чемодан. Звуки конца. Звуки того, как рушится жизнь.
Через полчаса он спускается с сумкой.
— Я буду звонить детям, — говорит он. — И тебе тоже. Мы всё решим цивилизованно.
— Конечно, — киваю я. — Цивилизованно.
Он подходит, хочет обнять, но я отстраняюсь.
— Лена...
— Уходи, Павел. Пожалуйста, просто уходи.
Он стоит ещё секунду, потом поворачивается и идёт к двери. Слышу, как хлопает входная дверь, как заводится машина, как звук мотора удаляется в ночи.
Я остаюсь одна на кухне с дежурными розами и остатками тринадцатилетнего брака. Подхожу к букету, беру его и выбрасываю в мусорное ведро. Красивые, дорогие розы летят туда же, где им место — к остальному мусору.
Потом сажусь за стол и плачу. Тихо, чтобы не разбудить детей. Плачу о потерянной любви, о разбитых мечтах, о том, что завтра придётся объяснять Нике и Данилу, почему папа больше не живёт с нами.
Плачу о конце той жизни, которую знала. И о страхе перед тем, что будет дальше.
Глава 8
Больничный коридор кажется бесконечным. Иду по нему, как в тумане, механически здороваясь с коллегами, не замечая их удивлённых взглядов. Ночь без сна, с красными от слёз глазами и разбитым сердцем, не сделала меня привлекательнее. Но сейчас внешность — последнее, что меня волнует.
Утро выдалось кошмарным. Разговор с детьми, которых пришлось разбудить до школы, чтобы объяснить отсутствие отца, до сих пор стоит перед глазами. Недоумение Даниила, слёзы в глазах Ники, её тихое: «Я знала, что так будет» — всё это впилось в сердце острыми иглами, которые будут там ещё долго.
— Доктор Федоркова! — окликает меня медсестра Светлана. — Вас ждут в третьей палате. Пациент после вчерашней операции.
— Иду, — киваю я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. Профессионально. Здесь я врач, спасающий жизни. Не обманутая жена, не мать, объясняющая детям, почему папа ушёл.
В палате пожилой мужчина с бинтами на груди. Вчера я удаляла ему злокачественную опухоль. Осматриваю его, проверяю швы, задаю стандартные вопросы. Движения отработаны годами практики, слова привычны. Только внутри всё дрожит и рассыпается.
— Как я, док? — спрашивает пациент, когда заканчиваю осмотр.
— Вы в порядке, Николай Петрович. Восстанавливаетесь хорошо. Если так продолжится, через неделю отпустим домой.
— К жене? — он улыбается, и я вижу, как теплеют его глаза при упоминании супруги. — Мы с Машей сорок два года вместе. Она без меня теряется.
Комок подкатывает к горлу. Сорок два года. Почти половина века вместе. А мы с Павлом не смогли продержаться и пятнадцати.
— Повезло вам с женой, — говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Это мне повезло, — он подмигивает. — Помню, как-то поссорились мы крепко. Молодые были, горячие. Я хлопнул дверью, ушёл на два дня. Вернулся — она сидит, ждёт. Я с порога: «Прости». И она: «Прости». И зажили дальше. Вот так-то.
Он говорит это обыденно, просто делясь воспоминаниями. Не зная, что каждое слово — как нож в моё сердце. Не зная, что я тоже ждала, когда дверь хлопнула этой ночью. Но мой муж не вернулся со словами «прости». Он ушёл к другой женщине.
— Отдыхайте, Николай Петрович, — выдавливаю я улыбку. — Скоро вернётесь к своей Маше.
Выхожу из палаты, глубоко дыша. Соберись, Лена. Ты нужна пациентам. Сейчас не время разваливаться.
В ординаторской меня встречает Ирина, медсестра, с которой работаем больше десяти лет.
— Лена, ты сегодня какая-то... — она замолкает, подбирая слово. — Случилось что-то?
— Всё в порядке, — отвечаю слишком быстро. — Просто не выспалась.
Она смотрит недоверчиво, но не настаивает. Знает мой характер — если не хочу говорить, не скажу. Но взгляд её полон сочувствия, словно она видит насквозь мою ложь.
— Кофе? — предлагает она, уже наливая мне чашку. — Тройной эспрессо. Как ты любишь.
— Спасибо, — благодарно киваю, принимая горячую чашку. Кофе не поможет склеить разбитое сердце, но хотя бы даст силы пережить этот день.
— У тебя операция в одиннадцать, — напоминает Ирина. — С доктором Бересневым. Сложный случай — аневризма головного мозга.
Максим. Я совсем забыла. Совместная операция, требующая полной концентрации. А я сейчас едва могу сфокусироваться на простейших вещах.
— Спасибо за напоминание, — говорю я, отпивая обжигающий кофе. — Пойду подготовлюсь.
Ухожу в свой кабинет, закрываю дверь. Несколько минут просто сижу, уставившись в стену. Мысли путаются, перед глазами — лицо Павла, когда он говорил, что любит меня «по-своему». Его растерянность, когда понял, что на этот раз я не прощу, не закрою глаза, не притворюсь, что ничего не было.
Телефон вибрирует. Сообщение от него: «Я у родителей. Поговорим, когда оба успокоимся. Целую детей».
Никаких извинений. Никакого раскаяния. Ни слова о том, что он порвал с Вероникой. Просто... пауза. Чтобы «успокоиться». Словно это обычная ссора, а не полное разрушение нашей семьи.
Не отвечаю. Нечего сказать. Кладу телефон экраном вниз и открываю историю болезни пациента, которого буду оперировать с Максимом. Сложный случай, требующий полной концентрации. Может, хоть это отвлечёт меня от личного ада.
Стук в дверь. Поднимаю голову
