И живот. Господи.

Закрываю глаза, крепко жмурюсь и смотрю снова. Почему я думала, что еще ничего не видно, если видно буквально все?! Привыкла носить форменные пиджаки и платья строго кроя? Просто не хотела замечать? Просто хотела дать себе время привыкнуть, что мне все-таки придется стать матерью?

Я достаю из сумки папку с фотографиями УЗИ. Кладу их на край кухонного столика, почему-то стараясь не касаться пальцами больше необходимого. Смотрю на черно-белое, размытое изображение. На это совершенно ясно оформившегося ребенка — очень странного, непропорционального, но маленького человечка.

Мальчик.

Я пытаюсь что-то почувствовать. Нежность. Любовь. Хотя бы любопытство. Но внутри — только боль. И страх.

Пробую заменить боль на что-то другое, но любые воспоминания теперь как будто отравлены. Они кажутся фальшивыми. Случившимися с кем-то другим. Словно это был просто красивый, хорошо срежиссированный спектакль, в котором я была временной актрисой. А главная роль всегда предназначалась другой.

В дверь звонят. Я вздрагиваю. Я никого не жду.

На экране домофона — Шутов.

Я всегда ему рада, но сегодня никого не хочу видеть.

Но Шутов звонит снова, напоминая, что его второе имя — настойчивость.

— Привет, мелкая, — улыбается, когда впускаю его в квартиру. Но когда видит мое лицо — моментально становится серьезным. — Крис, что случилось? Что-то с ребенком?

Я мотаю головой и молча иду на кухню. Он идет следом, ставит на стол коробку из лучшей в городе кондитерской. Они с Лори опекают меня как маленькую. Знают, что за четыре месяца на новом месте меня хватило только на то, чтобы наладить формальный контакт с коллегами по работе. И то — только с теми, с которыми мне приходится общаться. За пределами офиса я разговариваю только со своим психиатром и Шутовыми.

— Я тебе пирожных привез.

Я молчу. Даже банальное «спасибо» не могу из себя выдавить. Просто стою посреди четырех стен, обхватив себя руками.

— Крис? — Шутов подходит ближе, заглядывает мне в лицо. — Ты что — плачешь?

— Нет. Просто… устала. — Старательно мотаю головой.

Но это же Шутов — ему даже напрягаться не нужно, чтобы прочесть опытных махинаторов, а такую дилетантку как я, он считывает на раз.

— Не ври, — его голос становится серьезнее.

— Это просто… гормоны, Дим. Беременные женщины, они такие… ну, знаешь, эмоциональные.

— Крис, рассказывай. Не хрен тут корчить сильную и дерзкую.

И почему-то именно этот приказ, который, конечно, ни к чему меня не обязывает, срывает последний стоп-кран с моего образа «я_все_вывезу_женщины».

Слезы, которые я так долго сдерживала, прорываются наружу.

Реву. Беззвучно. Просто стою и вою, и по моим щекам текут горячие, соленые реки.

Шутов разворачивает меня к себе, обнимает. Крепко. Как старший брат. Я утыкаюсь ему в грудь и начинаю выть еще громче. Как будто только что получила индульгенцию на право выплакать все свое дерьмо.

Он молчит. Просто гладит меня по голове и дает выплакаться.

Понятия не имею, сколько времени мы вот так стоим, но, когда слезы, наконец, заканчиваются, я отстраняюсь. Чувствую себя опустошенной. И немного… легче.

— У меня будет мальчик, — шепчу я, глядя в пол.

— Я знаю, Лори сказала. Позвонила сразу после того, как ты пошла домой. Она волновалась. Поздравляю, мелкая.

Конечно. Они всегда на связи. Всегда заботятся друг о друге. И вот теперь еще и обо мне.

— Крис, — Дима снова кладет руки мне на плечи, заставляет посмотреть ему в глаза. — Ты должна ему сказать.

Отшатываюсь, как от удара.

— Нет!

— Да, Крис. Он должен знать. Он имеет право.

— Какое право?! — Мой голос срывается на крик. — Я ему не нужна! Авдеев вышвырнул меня из своей жизни, как ненужную вещь! Он с другой женщиной, Дима! Он вон может, охуеть как счастлив уже! Как ты себе это представляешь? Заявиться как ни в чем небывало и: «Привет, дорогой, помнишь меня? Я та самая сука, которая тебе врала. А это, кстати, твой сын»?

— Это было до того, как он узнал о ребенке, я ведь прав? Возможно, если бы он знал, он бы не дал тебе уйти.

— Я ушла, потому что он так сказал! — Я почти кричу, размахиваю руками, выплескивая ошметки боли. Они свежие, до сих пор кровоточат, как будто все случилось буквально вчера. — Он сказал, что, если я еще раз появлюсь в его жизни, он сделает мне больно! Медленно и мучительно! Думаешь, он шутил?! Ты его знаешь его, Шутов! Ты знаешь, что Авдеев никогда не бросает слов на ветер!

— Именно потому, что я неплохо его знаю, мелкая, — спокойно говорит Шутов, — рискну предположить, что Авдеев сказал это на эмоциях. Мы, мальчики, имеем такую слабость — сначала что-то пиздануть, а потом расхлебывать всю жизнь.

— А я видела его глаза, и я знаю, что он сказал все это с трезвой головой! — Отхожу к окну, поворачиваюсь к Шутову спиной. — И я больше никогда, никогда не хочу его видеть. Мы справимся сами. Без него.

— Ты сейчас принимаешь решение за себя, Крис, — его голос жестко так жестко, как я раньше даже не подозревала. — Представь, что будет, когда Авдеев узнает… что ты снова ему соврала.

— О, спасибо за напоминание о том, какая я лживая тварь!

— Крис, Авдеев приедет через неделю. — Шутов просто как будто игнорирует все мои попытки свести разговор к простой женской истерике. — Это хорошая возможность поговорить. Нейтральная территория. Мы будем рядом. Мы тебя поддержим. Я не дам тебя обидеть, хотя не думаю, что это понадобится.

— Нет, — категорично дергаю подбородком. — Я еще не настолько сошла с ума, чтобы танцевать на граблях. Если ему вдруг понадобятся еще дети — его новое страшилище их ему родит. Придумают что-нибудь.

— У тебя неделя впереди, малая. Подумай, ладно? Не все правильные решения — приятные и радужные.

Когда он уходит и в моей маленькой квартирке снова поселяется беспощадная тишина, я заглядываю под крышку коробки из кондитерской, достаю умопомрачительно пахнущий шоколадный макарун и с жадностью вонзаю в него зубы. Каким-то образом разговор с Шутовым разбудил во мне правильную злость.

И стопроцентную убежденность в том, что я — права, решив навсегда вычеркнуть Авдеева из своей жизни.

Я не